Осенняя прохлада забиралась под плащ, джинсы, кофту и даже шарф и я, поёживаясь, нигде не могла скрыться от неё. Но молодость склонна воспринимать всё с любопытством, небрежной лёгкостью, и даже это неудобное обстоятельство имело тогда в моих глазах штрих новизны, лёгкую печать европейского шарма. И я, оставив на время свои привычки, куталась в шарф, передёргивалась, забегала, улыбаясь, в небольшое кафе согреться чашкой густого чёрного кофе и, как то, по моему мнению, делали французы, которым я пыталась подражать в то время, закусывала круассаном.
А из окна кофейни я с любопытством наблюдала за фламандцами – людьми неоднозначными и очень, как я сразу отметила, замкнутыми. В них словно поселилась хмурость осеннего дня, и его прохлада, казалось, оставила печать на их душах. Поговорить мне так ни с кем не удавалось, и поэтому они продолжали будоражить моё воображение. «Странные», размышляла я про себя, «бесед они практически не ведут, в трамваях ездят молча». Лишь пару раз случайно наткнулась я на белоголовых бабушек, столкнувшихся друг с другом в парке и расплывшихся в широкой улыбке. Однако поднимался такой «лай» на шипящем германском языке, что я с испугом оборачивалась, боясь, как бы они не вцепились друг другу в пышные накудрявленные причёски. Но дамы, окончив «разговор», звонко расцеловывались и расходились. «Значит», думала я – «всё же беседовали по-дружески».
В один из полудней, когда осенние холодные, но ещё яркие солнечные лучи залили светом Грунплатц2 и широкими золотыми пятнами легли на булыжник площади, я соблазнилась круглым столиком террасы напротив позеленевшей от времени статуи Рубенса, и заказала чашку кофе. Безликая толпа продолжала стекаться и растекаться по площади. Женщины с бесформенными блекло-русыми пучками волос и свешивающимися небрежно косыми чёлками, одетые в коричневатые кожаные куртки или розовато-бежевые пальтишки, в башмаках «коровьи копыта» (так прозвала я совершенно крестьянские, на мой взгляд, сапоги с широкими круглыми носами на полунизких подогнутых вовнутрь каблуках) проходили мимо меня. В этих коренастых фигурах отсутствовал хоть какой-то намёк на лёгкость, изящество движений, и они больше напоминали приземистых фламандских лошадей. Мужчины же, напротив, были тонки, как гороховые стручки, проворно бежали куда-то на своих длинных ножках в джинсах или жёлтых, малиновых, бежевых брюках, а сверху на них красовались пиджачки с большими декоративными заплатами на локтях (по-видимому, последний писк фламандской мужской моды). Но наблюдения мои прервал официант, со звоном поставивший чашку кофе передо мной и тут же положивший чек с расчётом под блюдце. Не успела я вытащить кошелька, как он юркнул куда-то в сторону, оставив меня наедине с непередаваемо манившим запахом чёрным кофе и чеком. Но последний предательски подпрыгнул пару раз на ветру, хрустнув бумагой, и, весело вырвавшись испод блюдца, полетел прочь от меня. Совершив приличный полуоборот в кресле с соломенной спинкой, я рванулась было схватить его, но он приземлился прямо на столик чуть позади меня, и молодой довольно худой мужчина с чёрными кудрявыми волосами, в очках и тёмно-синей куртке быстро прихлопнул его напряженной ладонью.