он представляет, как она думает те же самые мысли – но уже не о нём. Что она пишет те же сообщения кому-то другому. Смеётся над чужим фальшивым пением. Дарит кому-то другому тот же мягкий взгляд.
Боль уже не резкая. Она стала глухой, постоянной. Такой, что входит в распорядок дня – как то, как он складывает одежду или ополаскивает чашку. Теперь она стала спутником. Знакомым, неотступным. Как призрак, что приходит с ним домой, садится напротив и ложится рядом ночью.
Но этот призрак не был точной её копией. Он не имел чёткого облика, не был настоящим. Скорее, это было нечто на границе зрения,
присутствие, которое обретало форму в тех пространствах, где она когда- то была. Он был бесплотен, но невыразимо узнаваем. Он возникал как вспышка на краю глаза – и исчезал, стоило повернуть голову. Прятался в мягком шелесте занавесок, напоминающем, как двигалось её платье, когда она входила в комнату.
Иногда он видел её яснее – силуэт, отражённый в оконном стекле, пока он смотрел на городские огни, размытые и мерцающие. Она сидела на краю кровати, спиной к нему, с чуть склонённой головой – будто вот- вот повернётся и заговорит. Но слова так и не приходили. Она просто таяла, как дым, оставляя после себя лишь тишину и ту самую ноющую пустоту.
Призрак был одет в обрывки воспоминаний. Её любимый свитер – тот самый, который она постоянно забирала у него – теперь висел на ней свободно, бесформенно, будто носил на себе тяжесть её отсутствия. Её волосы падали мягкими волнами, точно так, как он запомнил, но двигались так, будто их тронул ветер, которого он не чувствовал. Лицо было расплывчатым, постоянно меняющимся, как если бы его разум не мог точно восстановить изгиб её улыбки или цвет глаз.
Когда она была рядом, воздух становился холоднее. Но не неприятным. Этот холод был почти утешительным – горько-сладким напоминанием о том, что она всё ещё где-то здесь, пусть даже не по- настоящему. А иногда у неё не было ни облика, ни формы – только присутствие. Лёгкое, но ощутимое. Заполняющее комнату молчаливым эхом всего несказанного и незавершённого.
Призрак не был злым. Он не приходил, чтобы мучить. Он приходил, чтобы горевать рядом. Когда он осмеливался встретиться с ним взглядом, он видел в этих глазах ту же печаль, что носил в себе сам.
Будто и призрак понимал, что значит – жить с тенью того, что могло бы быть, должно было быть и, может быть, всё ещё могло бы быть.