После этого приехали землемеры и определили на подворьях приусадебные участки. Приглашали их в хату зайти, только что им дашь, а те ни в какую; так и уехали они, оставив обескураженных Тихона и Тимоха.
– Вот тебе и вся земелька, здоровому мужику и ногу поставить негде будет, – изрек Тихон.
– Зато за полдня все вспашешь и засеешь, да и не надо неведомо куда бежать для прополки; одним словом, пупа не надорвешь, – поддержал Тимох соседа, и у обоих на лицах появились печальные улыбки.
– А знаешь, Тихон, давай зайдем ко мне в гумно? У меня там от хозяйки моей чекушка самогонки-первачка припрятана; бывает, живот прихватит или горло запершит, так это у меня наипервейшее лекарство. Да выпьем по чарке, оно веселее станет, внутри тепло появится.
– Раз ты приглашаешь, пошли.
И они заговорщицки шмыгнули в приоткрытые ворота гумна Тимоха. Закопошился Тимох, извлекая из тайных мест почти полную чекушку, чарки, мастерски сделанные им из липы, потом отвязал подвешенную на шуле13 сумочку, в которой оказались сухари, и бережно наполнил чарки.
– Удалась самогоночка, чистая, как Божья слеза, в этот раз получилась. Ну, будем здоровы.
Они молча осушили чарки и захрустели сухарями.
– А скажи, Тихон, хорошо пошла, тепло внутри стало, благодать. Конечно, если ее переберешь, тогда одно расстройство получается, да и от хозяйки доброго слова не услышишь. Хотя у тебя Антонина, она как святая, лишнего не скажет…
В этот момент раздался голос жены Тимоха:
– Где тебя там черти носят, воды наносить надо!
Тимох быстренько стал убирать следы своего, как он выражался, преступления, и соседи поочередно оставили место укрытия.
Тихон направился в свое гумно. Делать ничего не хотелось; он присел, прислонившись к стене, на кадке, которая часто служила ему табуреткой. Тепло внутри поднималось к голове, принося воспоминания. Почему-то всплыл момент, когда Антон, еще совсем малыш, подошел во дворе к лошади и сам пытался залезть на нее верхом, чем у отца вызвал только улыбку, а Антонина испуганно закричала: «Забери его, а то конь вдруг лягнет!» Тихон, улыбаясь, подхватил сына, приподнял и посадил верхом на коня. Антон в момент схватился за гриву, застучал ногами по бокам, и раздался его требовательный голос: «Но-о!» И конь, повинуясь окрику, сделал шаг; ему наперерез метнулась мать, схватила сына за ногу, пытаясь снять с лошади, и малыш громко заплакал. Пришлось тогда Антонине уступить, а Тихон, взяв коня под уздцы и шагая рядом, водил его по двору, отмечая про себя: будет сын любить коней.