Дойдя до опушки, Пётр Ильич встал перед кустарником. Смахнул со лба пот, взял пучок свежескошенной травы, протер косу. Солнце на короткий срок закрыло кучерявое облачко и стало немного прохладнее. Он оглядел луг, окруженный молодыми березками и соснами. В воздухе порхали бабочки, где-то стучал дятел. Благодать! Неожиданно Пётр Ильич заметил в движениях своих помощников ту неестественную неловкость, какая бывает у людей, которые со своим телом не могут сладить, но из последних сил пытаются это скрыть, оттого вдвойне себя выдают.
– Напились, мать их! – произнес он вслух, и увидел, как Дубина, словно услышав его слова, вдруг развернулся по инерции вслед за косой и практически оказался спиной к Саве. Чтобы удержать равновесие и не упасть, он присел на корточки, а левую руку упёр в землю. Однако, не удержался и повалился назад. В тот же момент, коса Савы, с шумом положила ровным рядком траву, продолжила свой полет и полоснула Дубину. Тот взвизгнул по-бабьи и подскочил, однако тут же схватился за окровавленный бок, упал и скорчился.
– У-уу! – разнеслось над лугом.
«Господи, упаси раба своего! – взмолился мысленно Пётр Ильич. – Дети у него мал-мала меньше! Кто же их кормить будет, если что?»
Пока он был на озере, мужики напились. Теперь, когда они прошли под солнцем, да ещё размахивая косами, их, что говорится, развезло.
Пётр Ильич бегом бросился к горемычному.
– Я не специально! – причитал Сава, переводя взгляд с Петра Ильича на Дубину, и обратно. – Гришка сам… Ты же видел, Фома! – взывал он к дружку.
Лицо его и чуб были перепачканы кровью, а руки тряслись. Слова давались с трудом. Проговаривая их, Сава кривил губами, словно они перестали его слушаться.
– Отвали! – Фома отмахнулся от него как от прокажённого.
– Да как же это?! – Сава закатил глаза к небу, зло вы матерился и задался вслух вопросом: – Неужто снова под судом окажусь?!
Тем временем, бледный как мел Дубинин Гришка прижимал руками на боку рану. Было слышно, что он скрежетал от боли зубами.
– А ну, покажи! – потребовал Пётр Ильич и опустился перед ним на колени.
– Боольно! – протянул Дубина жалобно и осторожно убрал окровавленные руки в стороны.
Петр Ильич задрал на нём низ выпущенной поверх штанов рубахи. Пропитанная потом, она источала резкий и кислый запах. Взору открылась ровная, длиною в пядь, рана. «Удивительно! – восхитился про себя Пётр Ильич. – Пропитый, грязный и вонючий снаружи, а кровь обычная – красная и чистая!»