Убийца моих родителей приблизился и схватил меня за щеки.
– Только не говори, что ты невинна, – услышала я одурманенным сознанием, – нежности сегодня не будет.
Я сцепила челюсти – его пятерня жадно впилась в мое бедро, другой рукой он бездумно поднимал мое платье. Он потерял рассудок. Я – кусок мяса, кинутый в клетку с тигром. С одним очень жадным тигром.
Платье на мне было белоснежным и искусным. Я не прогадала: этот кусок ткани ему понравился. Он без ума.
Я пропала.
Боже, я пропала.
Я смотрела на убийцу, и его глаза были нечеловечески пустыми. Он словно не здесь, а еще там, в тюрьме. Где ему самое место.
– Ты слышишь меня?! – его губы яростно сжались.
Крик непроизвольно вырвался из моей груди. Я задумалась. Я не слушала. А он что-то говорил, продолжая терзать мое безвольное тело.
– Невинна, – выдавила я.
На его лице отразилось недовольство, губы сжались в тонкую полосу. Я огорчила его. Он хотел быстро, грубо и много раз, а здесь я.
– Если ты не согласна с тем, что дальше будет происходить, пошла вон. Сюсюкаться не стану, красивая.
Нет, нельзя вон.
Я хотела улыбнуться, но его тело так сильно вжало меня в стену, что стало больно говорить.
– Решай быстро, пока я не передумал, – он проглатывал буквы. Нетерпеливый.
– Я добровольно. Меня специально прислали. Для Давида Басманова, – вторила я как безумная.
Ему нравилось это слышать.
Специально для него прислали. Для Давида Басманова. Как сладко и по-хозяйски это звучит, правда?
– Ладно, пусть будет так, – он сцепил челюсти, – тогда ты можешь остаться. Но ты знала, на что шла. Знала кто я. Так, девочка?
– Вы правы, – согласилась я, – я согласна на все.
– Так уж на все? – ухмыльнулся он, как тогда. Пять лет назад.
Его руки моментально оголили меня. Сорвали тряпки за миг. Голодно, остро. Больно.
На мне осталось одно белье – тонкое, которое порвется от одного толчка. А еще он гладил мою голову и что-то нашептывал страстно. Я перестала различать слова – он прожевывал буквы. Мои волосы ему понравились.
Я вся ему понравилась.
И то, что я в его власти – тоже.
Как иначе? Меня для него растили. Для него берегли. Все годы, что он сидел за решеткой, меня для него… для него.
– Как тебя зовут, грех мой?
– Лола.
– Лола? – недоверчиво.
– Ляля, – усмехнулась я.
– Ляля? – щурится недовольно.
– Или Кровавая Мэри. Или Мать Тереза… я ведь всех прощаю. Кроме тебя.