Она не имела права сдаваться. Она поклялась отцу, что вытащит семью из ада. Пусть даже он уже не слышит. Пусть даже его давно нет.
Сюзи пошла в школу с косичками, завязанными в синие банты, которые мама выменяла на картошку. Пальто было большое – на два года вперёд, рукава приходилось подворачивать, а подошвы ботинок с трудом держались на нитках и молитвах. В портфеле – старые тетради и кусок хлеба, сухой, как земля в июле.
В классе её не ждали. Там уже знали: “Мофи – бедная, странная”. Её называли «луковая душа» – за запах из одежды, которую сушили над печкой вместе с луком и картошкой. Она молчала. Всегда молчала. Потому что любое слово – повод для новой насмешки.
– Смотри, у неё ботинки разные!
– А у неё мама двор подметает!
– Наверное, у них крысы по дому бегают!
Сюзи знала, что к ним бегают. И крысы, и голод. Но она не показывала ни слезинки. Ни в классе, ни на переменах. Только дома, когда укачивала Микки, и тот засыпал у неё на коленях, она позволяла себе сжаться в комок и зажать рот рукой, чтобы не разбудить брата своими рыданиями.
⸻
Каждое утро было как бой. Подъём в пять, умывание ледяной водой, кормёжка коз, проверка огорода – и только потом школа. Мать уходила раньше, в темноте. Иногда Сюзи просыпалась и находила на столе записку:
“Мой свет, прости, что не могу быть рядом. У тебя всё получится. Ты моя гордость.”
Но эти слова не грели, когда в классе кидали бумажки с надписями «грязнулька», «деревенщина», «вонючка». Учительница смотрела сквозь неё. Она хвалила богатенькую Лану , у которой была кожаная сумка, новый телефон и «образцовая семья». Сюзи писала сочинения за троих. Получала пятёрки – для других. Сама – едва твёрдую четвёрку.
Но хуже всего были обеды.
В столовой у Сюзи не было талонов. Иногда кухарка жалилась и давала остатки – без мяса, без хлеба. Однажды она украла кусок котлеты со стола, когда все ушли. И её поймали. При всех. Вывели в коридор. Сказали:
– Воровка. Таких, как ты, только в колонии и ждать.
В тот вечер она пришла домой и не сказала ни слова. Просто встала у плиты, взяла холодный суп из вчерашней моркови, подогрела и накормила Микки. Потом села у окна и смотрела в ночь.
Снежинки ложились на стекло. Она смотрела и думала: “Я не буду, как они. Я не стану грязной. Я стану нужной. Неприкасаемой. Умной. Сильной. Лучше их всех.”