Странный, но такой знакомый запах – сухость вперемешку с сыростью, нет – с жарким влажным дыханием, откуда-то сбоку: всё это окутывало чем-то знакомым, привычным. Но главное – здесь было тепло. Я открыл глаза: маленькая комнатушка, слабо освещённая горящей палочкой у противоположной стены на столике, без окон, лавочки вдоль стен и две двери. А на полу увидел то, из-за чего я впервые за всё это время улыбнулся – кадушка с пучками веточек с листочками. Это была баня. Я повернул голову вправо. Дедок сидел, застыв с улыбкой блаженного, чуть запрокинув голову, принюхиваясь к этому дивному лесному запаху, исходящему от банных веников.
Дверь, та, что справа, внезапно распахнулась и в комнатку протиснулся какой-то амбал, а за ним девица с плетеной корзиной в руках, набитой доверху каким-то тряпьём. Дивчина поставила её на пол, украдкой глянув на меня, хихикнула, и пулей вылетела из комнатушки.
– Я не уразумил! – уставился на нас бугай. – Чего сидим, а ну ка, наскоро мыться.
Повернувшись, он рукой указал на корзину:
– Тут, эта…одёжка. Кады закончите – подберёте себе…да про запас возьмёте, да на холодную погоду. Таак, значица… щас снедь принесут… поснедаете. Заночуваете здесь. По утру за вами придут. Эх… дивья у нас княгиня… кажите ей добро, а то б вас… – что б нас мы так и не узнали, но его огромный кулачища перед нашими лицами ничего хорошего, явно, не сулил. Смерив нас недобрым взглядом, хлопец развернулся и ушёл, чем-то с наружи подперев дверь. Это, значит, чтоб не сбежали. Кино, по ходу, продолжается. Посмотрев на дверь слева мы с Лукой, как по команде поднялись и кряхтя, переваливаясь с боку на бок, словно два селезня, пошли в парилку.
Уже после, когда хорошенько попарившись, мы с Лукой принялись за еду, я вспомнил о правой руке и о круглой штуке на указательном пальце, так сильно похожим на то, что я назвал странным словом «шестерёнка». Из-за чего палец опух больше, чем остальные и не гнулся вообще.
– Хыть, не страшись, отец тебя исцелить.
– Чего? – я сосредоточено смотрел на руку.
– Перун, говорю…
– Блин! Ну, дед! Чего ты сейчас несёшь?
– Никак не можно, зараз я с тобой сижу… а блинов и вовсе давно не едал.
– Да ну тебя, дед. Ты чего, по-русски сказать не можешь?
– Не, из ятвягов я, а вот твоя речь – польска.
– Сам ты – польска, – возмутился я, – русский я.