Последнее, что я видела, прежде чем ночь забрала меня в свой холодный колыбель, было его лицо, освещённое рыжим трепетным светом костра. В отблесках углей он казался не человеком, а чем-то древним, рождённым не в плоти, а в пустоте между жизнью и смертью. Лик был спокоен, как у идола, которого молят и боятся. И в этом спокойствии было страшнее всего – потому что в нём не было сомнений.
Но и во мне их не было.
Я не спала – я выжидала.
И сон мой был – лишь орудие.
Как стрелы, что спят в колчане.
Он пришёл, когда ночь стала плотной, как саван. Ни слова не раздалось перед тем, ни звука – только шаги, и то такие, что казались глухим эхом моих страхов. Я знала, что он придёт. Как приходит буря после душного зноя, как приходит кара за молитву, сказанную с неверием. Я знала, и всё равно – каждая клетка моя затряслась, как свеча на ветру.
Он вошёл, и шатёр будто напитался его тенью, воздух потемнел, огонь в чаше затрепетал, зашипел, как если бы дух в нём узнал пришедшего. Я сидела, закутавшись в шкуры, дрожа – не от холода, а от того, что знала: сейчас меня лишат не тела – свободы. Не тронут губами, а выжгут волю. Не возьмут – сломают.
Он не сел. Он стоял – выше меня, как скала, как истукан. Глаза его, чёрные, как деготь в снегу, впились в меня, и я почувствовала – всё, что было мной, рассыпается под этим взглядом, как пепел в ладонях.
– Ты боишься? – спросил он.
И не дожидаясь ответа – шагнул ближе.
Я хотела спрятаться, уйти, исчезнуть, но некуда было – всё было он.
Он схватил меня за руку – резко, как зверь ловит птицу. Сжал так, что запястье хрустнуло. Я вскрикнула – но тихо, глухо, больше не от боли, а от унижения.
– Слишком тонкая кость, – сказал он, – а гордости – на троих.
Он рванул меня вверх, так, что ноги мои потеряли землю, а шкура сорвалась. Платье, обрывки его, повисли на мне, как насмешка над тем, чем я была. Он швырнул меня на пол рядом с очагом. Камни вонзились в кожу. Он не остановился. Схватил за волосы, за шею, как будто искал, где в теле живёт дух, чтобы вытащить его и раздавить.
– Ты думаешь, ты княжна? – прошипел он. – Нет. Теперь ты – моя тень, мой след, моя вещь. Ты – то, что я ношу под сапогом.
И тогда – удар. Не кулаком, не плетью. Словом. Плевком. Плевком в самую душу.
– Твой отец продал тебя, как кобылу. За пару лишних часов мира. И ты ещё держишь подбородок? Опусти. Опусти, княжна, ты уже не стоишь даже плоти, в которой ты живёшь.