И с тех поря я не могу забыть Каркозу, где в небесах висят черные звезды и где тени людских мыслей удлиняются в полдень, когда солнца-близнецы погружаются в воды озера Хали. И еще в моей памяти навсегда сохранится образ Бледной маски. Вот это и тревожит меня, не дает мне покоя. Я молюсь, чтобы Бог проклял автора, выпустившего в наш мир это прекрасное, помрачающее разум творение, страшное в своей простоте, неотразимое в своей правде, – в мир, который теперь трепещет перед «Королем в желтом», и я трепещу вместе с ним.
Когда французское правительство конфисковало весь тираж перевода пьесы, только что доставленный в Париж, в Лондоне, разумеется, каждый загорелся желанием прочесть оригинал. Реплики персонажей витали в воздухе и, подобно моровой язве, распространялись из города в город, с континента на континент. То тут, то там пьесу запрещали, изымали экземпляры из продажи, клеймили в прессе и с амвонов церквей. Не пощадили ее даже литературные критики-авангардисты. И это при том, что на этих зловещих страницах не нарушались напрямую никакие принципы, не провозглашались никакие доктрины, не высмеивались ничьи убеждения. Ее нельзя было оценить ни по одному известному канону, и хотя в «Короле в желтом» была взята высшая нота искусства, все понимали, что человеческая природа не выдерживает того накала, который создавали слова, таившие в себе чистейший яд. Первый акт пьесы – на первый взгляд сама невинность и банальность – лишь усиливал последующий удар, который обрушивался на читателя.
Помнится, именно 13 апреля 1920 года на южной стороне Вашингтон-сквер, между Вустер-стрит и Южной Пятой авеню, был открыт первый государственный Зал прощания с жизнью. Еще зимой 1898 года власти приобрели множество старых, обшарпанных зданий в этом квартале. Раньше здесь располагались заведения, которые одни эмигранты пооткрывали для других. Теперь же кафе и рестораны французской и итальянской кухни были снесены, весь квартал обнесен позолоченной железной оградой и превращен в прекрасный сад с газонами, клумбами и фонтанами. В центре участка возвели небольшое белое здание строгих классических пропорций, которое благодаря зеленым насаждениям по трем сторонам теперь утопало в цветах. Шесть стройных ионических колонн поддерживали портик, а единственную входную дверь отделали бронзой. Перед входом стояла великолепная мраморная скульптурная группа «Судьбы», созданная молодым американцем Борисом Ивейном, умершим в Париже совсем молодым, в возрасте двадцати трех лет.