Я заглянул в дверь и увидел хозяина, занятого в комнатке в конце коридора какой-то работой. Он поднял голову и, заметив меня, сердечно меня приветствовал.
– Входите, мистер Кастанье! – донеслось до моего слуха.
Констанс, его дочь, поднялась навстречу мне, когда я переступил порог, и протянула изящную руку, но по румянцу разочарования на ее щеках я понял, что она ожидала увидеть совсем другого Кастанье – моего кузена Луиса. Я улыбнулся ее замешательству и похвалил ее вышивку, рисунок которой она копировала с цветной тарелки.
Старый Хоуберк клепал помятые поножи каких-то старинных доспехов, и мелодичный звон его молоточка наполнял эту необычную мастерскую приятными звуками. Потом он отложил молоток и взялся за крохотный гаечный ключ. Негромкое бряцание доспеха – динь-дон, динь-дон – вызывало во мне приятный трепет. Мне нравилась музыка удара стали о сталь, мягкий стук молоточка по фетровой подкладке поножей, звяканье кольчуги. То была единственная причина, по которой я любил навещать Хоуберка. Он никогда не интересовал меня лично, как и Констанс, если не считать того, что она была влюблена в Луиса. Чувства этой пары, кажется, были взаимными, и временами мысли об их романе лишали меня сна по ночам. Но в глубине души я знал, что все образуется и что я должен устроить их будущее так же, как рассчитывал устроить будущее доброго доктора Джона Арчера. Одним словом, я бы не задержался у оружейника и его дочери именно в тот день, если бы не был зачарован нежным звоном молоточка. Я готов был слушать эту музыку без перерыва, а когда шальной солнечный луч падал на инкрустированную сталь, то испытывал такое острое наслаждение, что едва мог его вынести. Я не мог отвести взгляд от солнечных бликов, зрачки расширялись, каждый нерв напрягался и дрожал от удовольствия, пока какое-нибудь движение старого оружейника не отсекало луч света. И тогда, все еще тайно трепеща, я откидывался назад и снова вслушивался в звук полировальной ткани, счищающей – шик-шик-шик – ржавчину с заклепок и чешуй доспехов.
Констанс держала свою вышивку на коленях и усердно трудилась над ней, прерываясь только для того, чтобы лучше рассмотреть узор на цветной тарелке из музея Метрополитен.
– Для кого это? – спросил я, указывая оружейнику на его работу.
Хоуберк объяснил, что помимо собрания ценнейших доспехов в музее Метрополитен, куратором которого его назначили, в его ведении находилось несколько частных коллекций, принадлежавших богатым любителям. Вот, к примеру, эти поножи были частью облачения латника, и его клиент отыскал их в крохотном парижском магазинчике на набережной Орсе. Он, Хоуберк, выторговал недостающую часть доспехов, и теперь коллекционер получил полный комплект. Старик отложил молоточек и прочел мне целую лекцию по истории этих лат – с далекого 1450 года, – подробно описывая, как они переходили от владельца к владельцу, пока их не приобрел Томас Стейнбридж. Когда великолепная коллекция последнего была распродана, клиент Хоуберка выкупил неполный доспех и с тех пор неустанно искал пропавшие поножи, пока почти случайно не обнаружил их в Париже.