Спросить что-то – значило нарушить код. Но молчать – было хуже.
– Почему вы молчите?
Ответ пришёл не сразу. Голос – низкий, словно глухой.
– Потому что голос – привилегия. А я отдала свою, когда отказалась от смены уровня.
– Почему?
– Потому что наверху жгут иначе. Здесь хотя бы остаётся тень.
Путь продолжался. Варджан вёл её по коридорам, где стены покрыты нагаром, а воздух вибрировал от перенасыщенности праной. Не светящейся. Не одухотворённой. Загрязнённой.
– Вы не первая из высших, кто приезжает, – сказал он наконец. – Но вы – первая, кто не делает вид, что здесь нет запаха.
– Я не делаю вид, что здесь нет боли.
– Тогда зачем вы здесь?
Она не ответила.
Они вошли в архив. Подземный отсек, выдолбленный в породе. Полки – не железные. Глиняные. Своды – треснутые. Пыль – не оседала. Она витала, как мысль. Столы – покрытые надписями: списки погибших, схемы, приказы на утилизацию.
На одной из полок – свиток, обёрнутый в тонкую ткань. Михира сняла её. Прочитала:
«Пробой в контуре 7–А. Срыв давления. 13 тел.
Утверждена утилизация в составе ритуального топлива.»
Она закрыла глаза. Держала лист так, будто он был пульсом. Он не бился.
Позже, у склона, она заметила фигуру. Подросток. Девочка. Босая. С лицом, испачканным не углём, а ржавчиной. Она не боялась. Только смотрела.
– Ты думаешь, мы хотим спасения?
Михира промолчала.
– Мы хотим, чтобы нас хотя бы увидели, прежде чем снова закроют люк.
Когда она вернулась к верхним уровням станции, свет казался чужим. Не очищающим, а ослепляющим. Всё, что раньше воспринималось как жар цивилизации, теперь было карцером. Печью.
На обратном пути по двипе она сидела в тишине. Смотрела на убывающий горизонт. В голове звучало одно слово: «поток».
В Империи этим словом обозначали нечто священное. Поток праны. Поток смысла. Поток закона.
Но теперь она знала: поток – это кровь, текущая по маготрубам. Кровь тех, кто не спрашивал, зачем.
В кабинете Совета она бросила на стол свиток. Тот самый.
Ратнари поднял брови. Остальные – молчали.
– Вы проверили дисциплину? – спросил кто-то.
– Я проверила цену.
Позже, одна в своих покоях, Михира не зажигала огня. Она сидела в темноте. Перед ней лежал отпечаток детской ладони – копия, снятая в архиве. Чёрная, обугленная. Маленькая. Хрупкая.
Она провела по ней пальцем.
– Я не могу обещать спасение, – шепнула она. – Но я могу помнить.