На стене – фотография. Чёрно-белая. Женщина с острым взглядом. Бабушка. Стоит у этого же дома, но лет на сорок раньше. Смотрит в камеру так, будто готова сожрать весь мир.
– Она была той ещё ведьмой, – усмехнулась Грета, – но тебя бы она полюбила. Или хотя бы уважала.
– Это уже больше, чем я могу сказать о собственной матери.
Кухня. Всё, как будто застыло в моменте.
Скатерть на столе. Кружка. Сухой букет.
Я провела пальцами по шкафчику – на подушечках осталась пыль.
Даже пыль здесь была домашней.
– Смотри наверху. Там спальня. Всё остальное твоё на сегодня.
Я поднялась по лестнице. Она скрипела, как будто жаловалась на годы.
Спальня была… уютной в своей усталости. Кровать с высоким изголовьем, занавески, сшитые вручную, и старая шкатулка на подоконнике.
Я села на кровать.
И вдруг – облегчение. Тихое. Спокойное.
Может, оно и не вечное, но впервые за долгое время я не хотела убегать.
Я провела ладонью по изголовью кровати. Дерево гладкое, местами потёртое, как будто бабушка часто опиралась на него, сидя здесь, в тишине.
На тумбочке – пыльный фонарь и книга без обложки.
Я открыла ящик – пусто.
Но под кроватью что-то зашуршало.
Присела, заглянула. Картонная коробка, завёрнутая в бежевую ткань и стянутую старым кружевом. Достала, сдула пыль.
На крышке – выцветшая надпись: “Маргарет – для Лоры. Не открывать, пока не поймёшь, зачем.”
Лора – моя мать.
Я села на пол. Сердце стучало, как будто знало, что будет больно.
Открыла.
Внутри – письма. Десятки. Все подписаны бабушкиной рукой. Все адресованы моей матери.
И все… неотправленные. Конверты с марками, но нет штампа.
Я вытащила одно, разорвала край, достала аккуратно сложенный лист.
“Лора, ты не обязана любить меня. Но ты обязана помнить, кто ты и откуда. Прекрати убегать. Я не виню тебя за злость – я тоже когда-то была такой. Я молюсь, чтобы ты не сломала свою дочь тем, что когда-то сломало тебя.”
Горло сжалось. Я выдохнула.
Это не было обвинением. Это была боль, завёрнутая в заботу.
Я прочитала ещё одно. Потом ещё.
Письма были злыми. Мудрыми. Упрямыми. И в каждом – попытка достучаться. Не к матери. К человеку, который был до неё.
Я положила письма обратно. Закрыла коробку.
Не потому что мне хватило.
А потому что я наконец поняла – бабушка знала, что я сюда приеду. Не Лора. Я.
И она оставила мне то, чего никто не дал –