Равновесие. Вот слово, которое он теперь повторял себе как мантру. Хрупкое, как крыло бабочки, равновесие. Он больше не сидел безвылазно дома. Дважды в неделю он ходил в «Полуночный экспресс», но садился теперь не в самом темном углу, а за столик у окна, ближе к выходу. Он пил тот же виски, но не для того, чтобы заглушить мысли, а чтобы почувствовать его торфяной, дымный вкус. Он не заводил знакомств, но отвечал на кивки бармена и иногда даже обменивался парой фраз с пожилым саксофонистом о погоде. Он пытался жить на поверхности. Не анализировать. Не погружаться. Просто быть.
Этим вечером поздняя, затянувшаяся осень наконец решила сдаться. За окном пошел первый снег. Не тот, рождественский, из сказок, а первый, городской – вялый, грязноватый, неохотный. Он таял, едва коснувшись тротуара, превращая мир в серую, размытую акварель. Арион стоял у окна, наблюдая за этим медленным угасанием. Он только что вернулся из книжного магазина. Новая книга стихов Чеслава Милоша лежала на столе. Он еще не прикасался к ней.
Он подошел к проигрывателю. Пальцы сами скользнули по полке, но нащупали не Колтрейна с его неистовым поиском бога, и не Майлза Дэвиса с его философской грустью. Он достал старую, потертую пластинку с музыкой Эрика Сати. «Gymnopédies». Он поставил иглу на дорожку. Комнату заполнили звуки. Простые, почти детские, прозрачные, как льдинки. Каждая нота была отдельной, ясной, одинокой. Это была музыка пустоты. Но не пугающей, а спокойной, созерцательной. Мелодия, балансирующая на лезвии тишины. Она идеально подходила его новому состоянию.
Он снова вернулся к окну, держа в руках чашку с остывшим чаем. Снег повалил чуть гуще, и уличный фонарь выхватывал из темноты хоровод медленно кружащихся снежинок. Обычная картина. Мирная. Спокойная. Но в какой-то момент что-то изменилось. Сдвинулось. Он смотрел на тот же фонарь, на те же снежинки, на тот же мокрый асфальт, но знакомый пейзаж вдруг стал… другим. Чужим. Он ощутил это физически, как прикосновение чего-то холодного к затылку.
Это было то самое чувство, которое он когда-то описывал в своих лекциях, то самое немецкое слово, для которого нет точного русского эквивалента. Унхаймлихе. Жуткое. Ощущение, когда самое привычное и родное вдруг оборачивается своей темной, незнакомой, зловещей стороной. Когда в лице любимой куклы вдруг проступают черты мертвеца. Когда твой собственный дом перестает быть твоим.