К ночи веселье не затихало – ночь дугодневицы особая ночь. На лугу запылали большие костры, а разгоряченные медами девки плели себе венки и простоволосые, в мокрых рубахах, прыгали через их пламя. Парни от них не отставали. Повсюду слышались визг, смех и тихий шепот. Нашедшие себе пару уединялись в роще – это было настоящее торжество богини Живы, когда позволялось многое, запретное в иные дни. Дети, зачатые на дугодневице, считались даром богов.
У вежи кнезевой установлены были столы – досчатые подставки на бревенчатых козлах, покрытые льняными рушниками. Настоящая роскошь. На них стояли в изобилии красивая посуда и яства самые наилучшие, какие только можно было себе представить в эту пору: источающая соблазнительные ароматы грядина и дичина, дымящиеся каши, среди которых особливо стоило отметить сочиво, заправленное сытом медовым, а такоже запеченная рыба, лепешки гороховые да чечевичные, грибы, репа пареная, жирный коровий сыр – мы назвали бы его творогом, орехи в меду и яйца куриные. Соль в небольшой глиняной чашечке стояла только на столе, за которым сидел сам кнез, ибо была дорога. Подле нее расположилось главное блюдо – большой круглый колач из пшеничной муки, золотистый снаружи и белый изнутри, пышный и вкусный, замешенный на пивной пене. Такие пекли только на солнечные дни – дугодневицу, краткодневицу и равнодневицу, ибо был колач символом солнца.
На устланных бычьими шкурами лавках сидели кнез с женами, взрослыми детьми и со всей породицей своей, с болярами и воинами, а такоже гости кнезевы. И пили они меды сыченые да пиво ячменное – слуги только успевали наполнять большие серебряные братины. Поднимали гости те братины, пускали по кругу да пили за здравие и благоприятствование со стороны богов всем их начинаниям. И кнез Бодрич рад был тому, светлым было лицо его, ибо в тот день воины племени рарогов лучше всех показали себя на игрищах воинских. Но, видать, боги измыслили иное…
Когда дудки уже почти умолкли, а костры – догорели, прибыл к кнезу гонец. Был он уставшим, хмурым, в грязной кожаной накидке. Такой же мрачной была и весть, что принес он. Хотя и была она ожидаема, но от того не стала менее горькой. Кнез кликнул первых людей своих к себе в вежу, где гонцу надлежало повторить сказанное.
Мечеслав, ковач кнеза, знал, что тот скажет, но отказать себе стать свидетелем этой воистину исторической сцены он не мог. Разве не за этим он тут находился? Поскольку ковач входил в ближний круг, он тихо, как тень, прошел в вежу и встал у входа – никто ему в том не препятствовал. Кнез был ему хорошо виден, да и гонец тоже.