Книга появилась не как ответ, а как попытка выдержать этот вопрос: как говорить об откровении, не превратив его в доктрину? Как не впасть в разрушение – и не предать различение? Как остаться внутри Писания – и в то же время не свести его к форме? Все остальное – только следствие.
Это напряжение – между живым различением и попыткой его передать – поставило под вопрос саму возможность говорить о вере в привычных категориях. Проблема оказалась не в содержании, а в форме обращения: как выразить то, что по своей сути не подлежит формализации.
Вера, с которой мы имеем дело в Писании, не является формой знания, не может быть сведена к убеждению, не укладывается в систему понятий. Она возникает не тогда, когда человек соглашается с определенным содержанием, а тогда, когда он оказывается в ситуации, к которой нельзя подготовиться. В семитской традиции вера – не признание доктрины, а ответ на зов. Это не то, что можно передать, это то, что может только произойти.
Слова Иисуса «идите и научите все народы» часто воспринимаются как программа миссии, но в их основе – не стратегия, а парадокс. Как возможно научить тому, что не формализуемо? Как можно передать то, что каждый должен различить? Как можно объяснить присутствие тому, кто его не переживал? Вера – это не концепт, который можно усвоить. Это не поведенческий набор, не интеллектуальное решение и не принадлежность к сообществу. Это внутреннее обострение, в котором человек оказывается без внешней поддержки, перед Лицом, которое невозможно доказать, но нельзя не услышать.
Если греческое pistis может быть понято как уверенность, доверие, теоретическое согласие, то семитская «эмуна» – это включенность, устойчивость в Завете, отклик, возникающий на зов, а не из расчета. Это не форма мышления, а состояние различающей сопряженности с происходящим. Вера в этом смысле не может быть массовой. Она не возникает из повторения. Она всегда требует от человека внутреннего усилия, которого невозможно избежать или заместить системой.
И поэтому вера не становится результатом учения, даже если использует слова. Она не появляется оттого, что кто-то рассказал – она вспыхивает там, где присутствие становится неотвратимым. И потому всякий, кто говорит о вере, рано или поздно сталкивается с границей: невозможно передать то, что не может быть воспринято иначе, как через внутренний сдвиг. Любая попытка сделать веру доступной для всех без этого сдвига – лишь обнажает ее утрату.