Чтобы понять, насколько это свойственно самой библейской ткани, достаточно посмотреть, как в тексте Писания устроено само явление откровения – не как процесс передачи, а как неустранимо прерывистое событие.
Библейское повествование, если не подгонять его под систематическую структуру, обнаруживает поразительную вещь: Бог говорит крайне редко. Не с народом, не с поколением, не с общиной – а с единичным. Авраам, Исаак, Иаков, Моисей, Самуил, Илия, Иезекииль – вот к кому обращен голос. И даже здесь речь идет не о непрерывном диалоге, а о внезапных, часто прерывающихся прорывах. Это не преемственность, не обучение, не традиция – это вмешательство. На фоне коллективной немоты вдруг вспыхивает голос, который невозможно воспроизвести, потому что он не является частью стабильной коммуникации. Он не принадлежит системе – он рассекает ее.
Жак Деррида, размышляя об откровении, говорит, что оно никогда не является «присутствием» – оно всегда отсылает к отсутствию. Оно не становится основой – оно исчезает в момент своего звучания. В библейском сознании это ощутимо: там, где начинается закрепление, голос замолкает. Откровение не нуждается в охране, потому что оно не принадлежит. Оно не дается коллективу – оно прорывается сквозь него, затрагивая одного, оставляя всех остальных в недоумении.
Карл Ясперс, определяя эпоху «оси истории», указывает на то, что подлинное духовное движение происходит не в виде формирования систем, а как индивидуальный прорыв, который лишь впоследствии интерпретируется как норма. И здесь возникает первый сдвиг: то, что было событием, начинает восприниматься как структура. Встреча – как закон, голос – как доктрина. Но этот переход всегда опаздывает по отношению к моменту живого откровения. Он уже реакция.
Поэтому если искать, где действительно происходит откровение, – то не в культе, не в институте, не в формуле, а в прерывистом, напряженном, почти разрушительном моменте, в котором не система говорит о Боге, а Бог прорывается сквозь систему. Не там, где слово хранится, а там, где оно невыносимо. И потому всякая попытка зафиксировать откровение, включить его в общее пользование, стабилизировать – неизбежно приводит к тому, что исчезает его различающая сила. Оно становится текстом – но перестает быть голосом. Из этого возникает следующая необходимость – понять, каким образом происходит сдвиг от единичного переживания к желанию закрепить, удержать, передать. И в этом переходе и открывается структура утраты.