Профиль польки - страница 10

Шрифт
Интервал
почти приняв лохмотья и объедки,
вдруг, опершись на грязную метлу,
– Пся крев, – по-польски восклицает едко.
Французский клёкот мечется в клети:
смотрите, и гордыня тоже просит.
Всё отдала. – Ну что ж, тогда лети!
Но как же дети? – Их Игрок не бросит.
Тогда лечу! Как лестница крута,
прими, Господь, истерзанную душу.
В Его зрачках восстала красота,
которую чахотке не разрушить.
Спектакль окончен. – Милые мои,
вот и меня коснулось это счастье!
На нас глядит безумная К.И.,
благодаря за слёзы и участье.

После фильма

Мосты чужого округа… затих
её жарою истомлённый голос,
а может, не жарою… тонкий волос
предчувствия уже связал двоих.
Жара была лишь обрамленьем, лишь
холодным душем и стаканом чая
со льдом, они её не замечали,
и первый вечер тронул спины крыш.
Ещё была возможность избежать
большого счастья и большой печали,
но слишком выразительно молчали
мосты чужого округа… опять
звенели травы, платье трепеща
(в провинции простые носят платья),
как будто знало: сутки до объятий,
и полтора до горького «Прощай».
Так побеждает жертвенность, семья,
которая ни в чем не виновата.
Что остаётся в памяти? Закаты,
жарою истомлённая земля.
А завтра дождь прокатится стеной,
промокший, обездоленный навеки,
он провожал глазами человека,
он увозил любимую с собой.
* * *
Давно забытые мечты
накрыли с головой внезапно,
я побрела путём обратным,
припомнив на ходу черты
друзей, в провинциальной мгле
потерянных невозвратимо,
как опыт первого интима
в своей безгрешной наготе.
И что же вышло из затей,
отмеченных непостоянством?
Постигнуть глубину пространства
казалось проще, чем взлететь.
Казалось, несколько шагов
нас отделяют от успеха,
увы, никто не слышал смеха
с Олимпа ветреных богов.
Итак, пасьянс: время – мечта
сойдётся ль, нет, уже едино…
Но взгляд отыскивает сына
с такой же родинкой у рта.

Актрисе

Оставлена… страдательный залог,
прошедшее в унылом настоящем.
Распались крик на звук, слово на слог
и явь на сон уснувших и неспящих.
В усталом забытьи припухших век
рождается не-мой кинематограф.
Брели два человека… человек
один другого целовал… Автограф
на бледных, чуть обветренных губах,
как роспись в память о заглавной роли
отыгранной, но горестное: Ах! —
услышали лишь близкие партнёры.
Был режиссёр талантлив и умен,
как всякий увлечённый вновь художник,
курился лёгкий дым от тех имен,
что брошены на жертвенный треножник.
Следующая страница