Уже рождались люди до меня
с азартом гончим к речевой работе,
судьбу благословляя и кляня,
на самой низкой и высокой ноте.
Уже ощупан каждый закуток
уставшей, замусоленной планеты,
глупцу давно подбросили платок,
и расплатилась женщина за это.
Коварство и любовь – вот две баржи,
что тянут за собою все сюжеты,
и сколько крови пролили ножи
на рубища и царские манжеты.
А смерть, смотрящая из каждого угла,
описанная до последней точки,
Иван Ильич о самый край стола
уже ударился… и злые коготочки
вцепились в плоть, хоть хочется чаи
ещё гонять под жёлтым абажуром,
и строить планы зряшные свои
по поводу карьеры ли, амуров.
Всё сказано: о детстве, о грибах,
о сумерках, о мерзостях холеры,
о яблоках антоновских, о снах,
о пустоте безверия, о вере
поэтов, сластолюбцев и скопцов,
фанатиков с горящими устами,
слепец который век ведёт слепцов,
всё стонущих: «Мы сиры, мы устали…»,
и всё бредущих… – валятся в быльё,
куда и зрячим ухнуться однажды.
– Так как же жажда слова? – А её
ты утоляешь, как любую жажду.
– Писанием? – Конечно, ветер тих,
над тем лишь, кто сомнением изглодан,
направь свой робкий, выношенный стих
в компанию таких же утлых лодок.
Пускай себе плывут вдоль берегов,
на мелководье тоже что-то бьётся.
А глубина… курчавый мавр смеётся —
до вечности осталось шесть шагов.