Он натянул лямку парашюта на левое плечо, и тут раздался громоподобный треск, самолет тряхнуло, и Мику бросило в открытый люк. Пальцы левой руки ухватились за край, сталь содрала кожу, небо окрасилось кровью. Мика вывалился в люк, а самолет застонал раненым зверем и унесся прочь, оставив человека в пустоте.
Изо всей силы вцепившись в парашют, Мика пытался поймать болтающуюся правую лямку. Сердце ухнуло куда-то вниз, как на американских горках. Леденящий воздух сковывал пальцы, но они продолжали ловить лямку. Еще чуть-чуть. Уже почти.
Его ударило мощным порывом ветра. Парашют вырвался и закувыркался – уже не достать.
Земля летела навстречу зелеными и коричневыми бликами. Небо переливалось, как в летнюю жару воздух над асфальтом. Мика хватался за пролетающие облака, будто это чем-то могло помочь. Внизу, уходя к холмам, раскинулись здания Хиросимы. Синие реки сшивали между собой острова, как лоскуты одеяла. Пылающее наверху солнце потускнело, и человека накрыло завесой тьмы.
Утренний бриз качнул фурин, и раздался тихий стеклянный звон. Киёми Осиро улыбнулась ветряному колокольчику. Она бы подождала вешать фурин до лета, но Ай очень просила сделать это пораньше, и на этот раз Киёми была рада, что уступила капризу восьмилетней дочери – приятный звон отвлекал от мыслей о войне. Она вывесила остальные футоны на перилах веранды, и белые простыни повисли как призраки-юрэи, выдохшиеся после целой ночи погонь. Но она и не надеялась найти футоны чистыми, когда вернется домой с завода: с улицы Како-мати, где работали мобилизованные студенты, снося дома и возводя противопожарные барьеры возле правительственных зданий, летела желтая пыль. От этого зрелища Киёми замутило, и сразу же к этому добавилась исходящая от грязи вонь и ощущение песка во рту. С далеких синих холмов прилетели два коршуна. Охотники парили над городом, крича «Пи-йоройро, пи-йоройро!» Тени коршунов пролетали по бумаге сёдзи, и Киёми вспомнила старую примету: если по бумажной двери пройдет тень птицы, это предвещает гостя.
Ай вылезла из дома в носках, держа в одной руке гэта, а в другой – холщовый тревожный мешок. Киёми не успела сделать выговор, как Ай развернулась и крикнула в дом:
– Я ухожу! – И обернулась, застенчиво улыбаясь: – Ой, мама, простите меня!