– Проверяли, конечно. Допросы, камеры, все проходные, все запасные выходы, все записи с охраны. Я показал им всё, даже архивы прошлых выставок. На каждой плёнке видно: люди ходят, смотрят, разговаривают. Никаких чудес. Никаких исчезновений на видео. Только эта история, которая теперь тянется за мной шлейфом.
Он замолкает, и в тишине между нами появляется что-то личное – почти усталое сочувствие.
– Поверьте, – добавляет он уже тише, – если бы я мог отмотать это назад, я бы предпочёл, чтобы у меня украли хотя бы одну картину. Это, знаете ли, проще, чем жить под прицелом чужих фантазий.
– Так и всё-таки, есть официальная версия всего этого?
– Официальная версия? – повторяет он, задерживает паузу, будто медлит, выбирая, насколько быть честным с незнакомкой в ярком платье. – Официально – ничего не произошло. Так решили следователи: женщина могла уйти сама, могла запутаться в коридорах, могла выйти через другой зал. Кто-то из гостей видел, кто-то не заметил, а на камерах – только поток людей, сливающихся в одно размазанное пятно. Никто не зафиксировал ничего, что можно было бы назвать исчезновением.
Он замолкает, чуть прищурившись, и вдруг смотрит прямо мне в глаза, спокойно и открыто:
– А вы сами что думаете, Анна? Вы пришли искать привидение или объяснение?
Я склоняю голову чуть ближе к его плечу, разглядываю картину, будто ищу на ней что-то, что не способен заметить ни один охранник, ни одна камера. Запах масла и холста вдруг становится гуще, почти реальным, как если бы я, не переступая черту, уже знала – у этой работы есть второй слой, который проступит только ночью, когда галерея опустеет, а тени погаснут вместе со светом.
– Значит, никакого следа. Ни намёка на… – Нарочно не заканчиваю фразу. Жду. Позволяю паузе застыть на полуслове.
– Следы бывают только там, где кто-то хочет быть найденным, – говорит он. – А если призрак не оставил ни одного отпечатка, возможно, его и не было. Или он просто лучше нас.
Голос звучит ровно, но на самой границе – или извинения, или вызова. Не уверена, что знаю, что он сейчас чувствует и понимаю, что именно это ему и нужно.
Я уже готовлюсь сделать ещё один шаг – какой-то новый финт, хитрую фразу, вдруг сменить тему на искусство, а потом вернуться к исчезновению, – но Григорий вдруг легко склоняет голову, на этот раз чуть дольше задерживая мой взгляд.