– Вот решил поговорить с вами, дорогая Катерина Матвеевна. Выдалась минутка. Как говорил давеча – вернулся я на братский Восток. Сказать по правде, такая меня тоска в Самаре взяла … Без Вас точно солнышко с неба пропало … Решил, съезжу в Педжент. Могилу Петрухи приберу. Помину, как положено, в синем море искупаюсь, да и вернусь в родные места. Не прощаюсь надолго, – тихо бормотал Сухов, оставив далеко позади площадь у вокзала.
Улица выписала правильный полукруг в центре которого рос могучий, как былинный Илья Муромец, платан. Двухэтажное здание из вездесущего песчаника с красным флагом, что висел справа от массивной двери, оказалось третьим по счету. Федор Иванович, стараясь держаться в тени от кроны дерева, направился прямо к крыльцу.
– В райком товарищ? – на низеньком табурете, опираясь спиной о ствол, сидел красноармеец. Кавалеристский карабин покоился на коленях, а буденовка чудом держалась на макушке. Дорожная пыль ржаной мукой покрывала сапоги от носок до верха голенищ.
– Точно, – Сухов повернулся на голос и остановился.
– Мандат имеется или документ какой? – боец, поднимаясь на ноги, отер ладонью лицо. При этом карабин оказался в левой руке. Причем сделал он эту манипуляцию буднично, демонстрируя немалый опыт.
– Имеется. Красноармейская, – Федор Иванович, не снимая вещевой мешок с плеч, расстегнул нагрудный карман гимнастёрки и, зажав большим и указательным пальцами, вытянул серо-коричневую книжицу.
– Ага. Сухов Федор Иванович значит, – дежурный читал лилового цвета слова. – Красноармеец Закаспийского интернационального революционного пролетарского полка имени товарища Августа Бебеля.
Он поднял глаза:
– Это ж какой такой Сухов? Черного Абдулу ты прищучил? Дела-а.
– Я пойду, – Федор Иванович протянул руку за красноармейской книжкой. – В ревкоме начальство на месте?
– Сам Рахимов там. Поторопись, а то он в порт собирался.
– Рахимов?! – усмехнулся в усы Федор Иванович, пряча документ в карман. –Хорошая новость. Бывай боец.
– И тебе не хворать, товарищ.
– Войдите! – председатель, что сидел за столом и увлеченно читал передовицу в «Заре Красного Востока», откликнулся только на повторный стук в дверь. На столешнице, обтянутом зеленым сукном, кроме нескольких листов бумаги, лежала большая ракушка. Красавица, поигрывая перламутром в солнечных лучах, использовалась под вульгарную пепельницу. Недокуренная папироса торчала обжатой гильзой вверх на манер мачты затонувшего парусника.