Джозеф поднялся, и тут вошел отец.
Отец посмотрел на опрокинутое ведро и пролитое молоко.
Потом на Джозефа.
– Я думаю, тут хорошо бы кое-что закончить, Джозеф.
– Если вам так нужно молоко, то поблизости наверняка есть магазин, где все нормальные люди его покупают.
– Не нужно мне молока, – отец указал на Рози. – Но ей нужно, чтобы ты ее подоил.
– Да с чего это?..
– Ты ей нужен. – Отец отставил в сторону два своих ведра и поправил под Рози ведро Джозефа. – Садись на табуретку.
Хоть и не сразу, но Джозеф подошел и сел, а отец опустился рядом на колени и просунул руку под вымя.
– Показываю еще раз. Большим и указательным пальцами зажимаешь сосок у основания – вот так, а потом всеми пальцами плавно сцеживаешь молоко – вот так.
Струя молока ударила в металлическое дно. Еще одна. И еще. Отец поднялся.
Прошло несколько секунд. Много секунд.
Потом Джозеф нагнулся и попробовал доить.
Не выдоил ни капли.
– Сожми в кольцо большой и указательный пальцы, сильнее, и веди рукой плавно вниз.
Джозеф попробовал снова.
Отец принялся чесать Рози крестец.
Она замычала, показались первые капли. Медленно и неуверенно, но Джозеф доил, и вскоре уже слышался не звон молока о металл, а плеск молока в молоке.
Отец посмотрел на меня и улыбнулся. Потом стал обходить Джозефа со спины, чтобы подобрать свои ведра.
И вдруг – бац! Джозеф вскочил, будто под ним что-то взорвалось. Ведро снова опрокинулось, и табуретка тоже, а Рози испуганно замычала. Джозеф стоял, прижавшись спиной к стене, подняв руки в защитной стойке, смотрел на нас (хотя обычно он ни на кого не смотрел) и дышал так часто и тяжело, словно во всем мире внезапно закончился воздух.
Я заметил в отцовских глазах то, чего никогда раньше не видел. Печаль, что ли.
– Извини, Джозеф, я постараюсь не забывать, – он наклонился за ведрами. – Я сам здесь все закончу. А вам, ребята, лучше вернуться в дом и вымыться. Джек, скажи маме, что я скоро приду.
Когда мы с Джозефом вышли на улицу, уже почти рассвело. Лучи солнца спускались с освещенных вершин на западе на наши убранные и перепаханные, готовые к долгой зиме поля. Пахло холодным воздухом и печным дымом. По краям пруда появилась наледь, сердившая гусей, и было слышно, как в Малом хлеву фыркает Квинт Серторий, а в Большом – мычит Рози. В сером дворе все постепенно приобретало цвет: сараи – красный, ставни – зеленый, дома и курятник – желтый, полосатый кот, устроившийся на заборе, – огненно-рыжий.