– Что?! Не правда, что ли?! – это он, о сочинении в своем. – Волк он сильный! Дядя. Он не даст себя обидеть. Еще он, вороватый. А мартышка, она хитрая, коварная, как этот жирный милиционер. А, вот, корова – полезная тварь. Она молоко дает. Бабка здешняя, ну, которая полы на вокзале моет, всегда мне советует пить молоко. У меня оказывается, как это, называется, белокровье…
–Малокровье, что ли?
–Ну, так, наверное. А – а! Качает меня всегда. Иногда, когда вообще не кушаю. Качает и падаю.
–Думаю, наелся? – говорю ему. – Теперь. Давай познакомимся?
– Не – а.
-Что так? Имя позабыл?
– Не помню я. А так, кто как зовет. Кто, звереныш, а кто подзаборник. А имя? Постой. Кирилл, кажись. Мамка меня так звала: «Кирюша, сынок». Умерла,– вздыхает он тяжело,– в прошлом году. Мы ее за вокзалом, в пустыре, ну, за дальними рельсами, ну, где много товарняки стоят. Ночью зарыли мальчишками.
Могилка мамки хорошо получилось. Я там даже полевые цветы, васильки посадил. Мамка любила эти цветы. Но больно холодно там. Ветерок, сквозняк со всех сторон, когда я к ней прихожу. Сижу, разговариваю. Я умный. Читать только по газетам умею. А умный. Я газетки часто почитываю. Подберу в урнах, плевки попкой вытру и несу к себе на лежбище. Огарок свечки – читай. Пока не заснешь. А тебя как зовут добрый мой кормилец? Наелся. Ух! Теперь два дня не буду есть. – Вдруг он испуганно дергается, – а денег обещал же? Обещал.
–Дам, конечно. Хочешь знать, как меня зовут?
– Зачем мне это надо. Завтра я тебя все равно забуду.
–Зовут меня,– огорченно нарочно говорю растяжкой,– Василием. А величать полно меня, Василий Матвеевич.
–. Василий Матвеевич. Запомнил. А для чего?
–Резонно,– смеюсь я, сквозь слезы, удивляясь его смекалки. – Правда: для чего? Нет, подожди! – Посмотрел на часы на руке, чтобы на поезд свой не опоздать. – Есть еще время. – И совершенно, наобум, только зовом сердца, сказал.
–Хочешь ли ты, Кирилл, со мною поехать?
– Не – а, – не задумываясь, отвечает он. – А если ты пидар? Я их ненавижу. Шило, вот, собою ношу. Попробуй только! Тут же жопу воткну. Боюсь я их. А – а! Пойдем на улицу, покажу, кому я шилом жопу проткнул. Он сейчас должен сидеть у вокзала представившись безногим. Удивишься. Эх! Кулаки чешутся.
Мы расплатились, то есть, я расплатился. Официант хотя и не олигарх, и не ново русский, от моих денег брезгливо поморщился, и также брезгливо сунул свой карман. Но мы особо на это уже не обращали. Кирилл, мой новый товарищ, на секунду забывшись об опасности, уверенно зашагал к выходу, придерживая руками свой полный живот. Я за ним, поникший, стесненно.