Они сели за столик. Ната принялась за свой привычный салат, а Сергей, почти не касаясь еды, начал рассказывать. Он говорил быстро, с огоньком, местами сбивчиво – настолько был захвачен пережитым. Его руки жестикулировали, глаза блестели.
Ната слушала внимательно. Она то нахмуривалась, то расплывалась в улыбке, то закатывала глаза.
– Я за тебя начинаю беспокоиться! – сказала она, когда он закончил. – Я верю в сны, в тонкие миры. Мне и Кастанеда не чужд. Но… влюбиться в персонажа собственного сна – это сильно. Это опасно, Сереж. По-настоящему.
– Да я не… Ну, не знаю… Не любовь это, наверное, – начал было оправдываться Сергей. – Скорее, восхищение, нечто…
– Да хватит! Ты выглядишь так, будто сердце тебе вчера заменили! Ты… мягче стал. Даже голос другой. Но не пытаешься ли ты таким способом уйти от неудач в личной жизни, неспособности найти свою вторую половинку в реальном мире? Подумай над этим, – сказала с умным видом Ната.
– Каких неудач, Ната!? – шутливо улыбнулся Сергей. – I’m sexy and I know it*.
Он пропел строчку известной песни, пританцовывая на диване и прижимаясь к Нате.
– Дикий! – толкнула его в плечо Ната, весело смеясь.
* – в переводе с английского: «Я сексуален, и я это знаю!»
***
Следующие дни, а особенно ночи, стали для Сергея настоящим испытанием. Он словно оказался в затянувшемся ожидании, без понятных ориентиров, без надежды и выхода. Он продолжал методично, с почти маниакальной настойчивостью, искать ту самую девушку из сновидения – ту, что оставила в нем не просто воспоминание, а горящий след, отпечаток на самой душе. Но все его усилия были тщетны.
Он старательно готовился ко сну, записывал намерения, медитировал, тренировался выходить в осознанное состояние, но каждый раз, когда ему удавалось отделиться от тела и войти в мир сновидений, перед ним не открывалась та реальность, где он встретил ее. Он появлялся в своей квартире или в пустом коридоре, или в странных копиях привычных пространств – но все было не то. Не тот свет. Не тот воздух. Не та магия. И ее не было.
В другое время Сергей, как исследователь, воспринял бы этот процесс с азартом, с увлечением, ведь это был бесценный опыт. Но теперь каждый неудачный выход приносил ему не знание, а мучение. К интересу примешивалось нарастающее нетерпение, тревожная тоска, почти физическая боль от невозможности вновь увидеть ту, к кому он почувствовал притяжение, превосходящее все, что он знал раньше.