Эваристу вручили премию, благодаря которой он расплатился по старым долгам семьи, возникшим за месяцы его заключения. Без конкурса его зачислили в самый престижный политехнический институт. Что интересно, не проводить конкурс попросили сами преподаватели – им не хотелось оказаться униженными гениальным юношей на вступительном экзамене. В них еще были живы воспоминания, как семнадцати-, восемнадцати- и девятнадцатилетний Галуа пытался поступить в институт на общих основаниях, но они не могли понять его вычислений и считали высокомерным глупцом. Теперь же, после решения Парижской академии, все перевернулось с ног на голову и высокомерными тупицами оказались эти самые преподаватели. Неприятную историю забыли, и Эварист принялся постигать остальные науки, получая при этом королевскую стипендию, которой хватало на пропитание матери и младшего брата.
Естественно, власти помнили о его республиканских взглядах, но премия академии, врученная к тому же с трехлетним опозданием, вызвала такой переполох, что слух о гениальном юноше мгновенно разнесся по всей Европе. Когда на стол главы секретной службы при короле лег доклад о нежелательном присутствии Галуа в институте, его теория уже тиражировалась всеми научными журналами Старого Света. Великий немецкий ученый Гаусс во всеуслышание объявил Галуа не менее великим ученым, чем он сам, а потому доклад решили положить под сукно. Проще было забыть республиканские взгляды юноши, чем пытаться противодействовать жажде человеческих знаний. Едва оправившиеся от революций Бурбоны окончательно опорочили бы себя, препятствуя развитию собственных научных умов.
В один из осенних дней, когда мсье Галуа впитывал в учебных аудиториях знания по сопредельным с математикой наукам, его навестил глава академии, чтобы вручить королевский грант на исследования – с пустой строкой для названия этих самых исследований.
– Впишите туда что хотите, – услужливо произнес профессор. – Это высший знак королевского расположения. К тому же вторым документом его величество Карл-Филипп объявляет вам безоговорочную амнистию. Оказалось, что полицейские, как всегда, что-то напутали и не со зла, но все ж таки опорочили ваше честное имя.
История знает много примеров беспринципного поведения людей, с легкостью меняющих свои убеждения на противоположные. К своей чести, Галуа был не из таких. Он прямо при достопочтенном профессоре порвал королевский грант, сохранив, однако, документ об амнистии. Перед бывшими осужденными, особенно по контрреволюционным статьям, во Франции закрывались многие двери, а этого Галуа не хотел. Может, дело было в его тщеславии, но он жаждал как можно больше преуспеть в математике, чтобы отомстить заносчивым профессорам, а без уголовного прошлого делать это в аристократической Европе 19 века намного проще.