Итак, наша страна оказалась одной из первых, в которой судили не за уголовные и антигосударственные преступления, а за идеи. Это было преднамеренное уничтожение мыслящих кадров. Это был запрет на самое дорогое в жизни людей «искать истину в полемике, в спорах и из тысячи идей находить нужнейшую, самую правильную».
Когда общество людей приняло решение сделать доброе дело для себя и своих потомков в политике или хозяйственном строительстве, оно прежде всего должно обсудить тысячи вариантов и принять из всех наилучший. Тогда, зная происходившее, люди начали опасаться, а вдруг наше мнение будет противоречить мнению верховного вождя? Ведь не помилуют! Нужно дождаться, что скажет он. А он действительно взялся думать за всех. Горько и обидно, но так было. И как обидно, что теперь, спустя десятилетия, находятся люди, заставляющие об этом забыть.
В один из июньских дней, поздно вечером, Николая Николаевича Вятецкого вывели из казематов НКВД. Медленно и тяжело ступая, бывший комиссар корабля «Парижская коммуна» думал, что его решили вывести на свежий воздух, на прогулку. Ведь во всех тюрьмах мира, даже в Петропавловской и Шлисельбургской крепостях, считавшихся самыми жестокими в России, каждому узнику ежедневно давали тридцать минут на прогулки. К сожалению, Вятецкому сказали идти в комнату карусельных допросов.
Комнаты карусельных допросов существенно отличались от других следственных комнат. Они были в два раза длиннее, имели по два окна, у короткой глухой стены прямоугольника стояли письменные столы. Правая и левая стены, когда-то имевшие дверные проёмы, были заколочены и завешены шторами из плотной ткани. Такой же шторой завешивались и дверь, располагавшаяся справа и сзади сидевшего следователя. За всеми шторами постоянно дежурили дюжие молодцы. Их обязанность по сигналу следователя наброситься на допрашиваемого подследственного.
Вятецкого посадили перед столом, на приличном удалении. Рядом с ним стали конвоиры. Вошёл капитан Цукерман, шеф эскадры.
– Встать! Суд идёт! – скомандовал Цурекман.
Вятецкий, опершись руками на колени, пытался подняться, но сил не хватило – сильно ослаб.
– Почему не встаёшь? Встать! – вторично заорал Цукерман.
– Не могу. Нет сил, – ответил Вятецкий и развёл руки в стороны, наклоняясь вперёд, чтобы из оказавшихся впереди никого не видеть. Это был протест поругания чести и достоинства заслуженного человека. Вятецкий был старше всех, совершавших комедию «правосудия».