Иван Семенович облокотился на спинку стула и вытянул вперед ноги, устроившись поудобнее. Прасковья Васильевна была хорошим слушателем, и Мышкину казалось, что она действительно слышит и понимает его. Кто знает, а может быть, это действительно было именно так.
– А я вам ведь не рассказывал, Прасковья Васильевна, – тихо говорил Мышкин, еле шевеля в темноте губами, – что у меня жена была – Варечка. Но она вот тоже, как и вы, взяла, да умерла. Но вы-то, Прасковья Васильевна, можете теперь с ней встретиться, так и передайте ей, что я до сих пор ее очень люблю, и что скучаю, тоже ей передайте обязательно. И еще скажите ей, что в моем сердце она живет до сих пор, и будет жить всегда. А все-таки прав Пушкин, что ни говори. Это ведь его слова:
Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя;
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я…
Это значит, пока человека помнят, он жив. А я вот всегда буду помнить свою любимую Варечку, и поэтому она будет жива, пока жив я сам. И вас, Прасковья Васильевна, я тоже буду помнить, обязательно буду. Да и вообще, что я вам все тут говорю, говорю… Я вам сейчас лучше прочитаю про свою Варечку и про себя прочитаю, и вы тогда сразу поймете, какой она замечательный человек, моя Варечка. Я же вам еще не говорил, что я уже многие годы веду дневник и записываю в него все важные события своей жизни. Я когда надолго уезжаю, то всегда беру его с собою, чтобы записывать. Вот и в этот раз я тоже его взял. Сейчас, подождите минуточку, пожалуйста, я его принесу, и вы все узнаете про меня.