– Ага! Сиди тут! – выкрикнул он, уже не зная, что сказать, просто выплескивая клокочущее внутри. Он хлопнул ладонью по столу так, что кружка Алины подпрыгнула, и кофе расплескалось по пластику. – Сиди тут со своим кофе и… молчи! Как рыба! Я пошел собираться! Чтоб к отъезду была готова! Поняла?!
Он развернулся и тяжело зашагал вон из кухни, не оглядываясь. Его шаги гулко отдавались в коридоре, пока он не скрылся в своей комнате, громко хлопнув дверью.
Алина осталась сидеть одна. Она не стала вытирать пролитый кофе. Она просто смотрела на темную лужицу, медленно растекающуюся по столу. Потом ее взгляд медленно поднялся в сторону коридора, туда, где скрылся Игорь. И в ее глазах, таких пустых минуту назад, вспыхнуло то самое презрение, холодное и острое, как лезвие. Оно длилось мгновение, а затем погасло, снова уступив место тяжелой, уставшей пустоте. Она взяла кружку, допила оставшийся холодный кофе и встала. Предстояло собираться в деревню. В ссылку. Своим палачом в ржавой машине. Тишина снова сомкнулась над кухней, но теперь она была пронизана незримыми нитями ненависти и ожиданием долгой, невыносимой дороги.
**Глава 3: Дорога в Тишину: Взгляд со Двора**
Ржавый «Жигуленок» фыркнул черным дымом, содрогнулся и тронулся с места, медленно выползая из тесного двора их хрущевки. Игорь резко переключил передачу, стараясь не смотреть в боковое зеркало. Но он знал. Он **чувствовал** этот взгляд на своей спине.
**Марина** стояла на балконе их третьего этажа. Небольшая, ссутулившаяся фигурка в простом домашнем платье. Она не махала рукой, не кричала напутствий. Она просто стояла, прижав ладони к перилам, и смотрела. Смотрела вслед уезжающей машине, увозящей ее двоих детей – два сгустка взаимной ненависти и боли – в неизвестность. Ее лицо, обычно такое усталое, сейчас было искажено немой тревогой. Глаза, широко открытые, словно пытались впитать последние очертания машины, удержать их хоть на мгновение. В них читалось столько – и бессилие, и отчаянная надежда, что бабушка, этот последний оплот их детства, сможет что-то исправить, и глубокая, гложущая вина за то, что она, мать, не справилась сама. Она проводила их взглядом до самого поворота за угол дома, пока машина не скрылась из виду. И даже потом, наверное, еще долго стояла там, глядя в пустоту, где только что был старый «Жигуль», увозящий ее мир.