Разве этого мало?
* * *
И вот представьте себе конец лета. Это нарастающее беспокойство от чего-то нереализованного, от вновь упущенного. Лето, которое в июне опьяняло своими обещаниями, к августу не сдержало ни одного.
Мы внезапно получили известие о том, что в соседнем доме затевается развод. Семью, с которой мои родители дружили в течение двадцати лет, с которой праздновали каждый Новый год, разрушал курортный роман. Новость была максимально свежая, и просочилась она через третьих знакомых. В тот же вечер дядя Алик – которого в нашем доме прозвали Шостаковичем за роговые очки и привычку после пары рюмок вспоминать на рояле «Собачий вальс» – прославившийся еще и обстоятельным подходом ко всему, соорудил в огороде костер из первых попавшихся вещей жены.
Через несколько дней дипломатических усилий тетя Кира с дочкой Настей вернулись домой, предусмотрительно захватив с собой из Анапы гостью – подругу дочки. На время их визита дядя Алик, согласно договоренностям, должен был пожить в петербургской квартире.
В первый же вечер после приезда они понесли оставшиеся вещи из своего бывшего дома в наш, как на перевалочный пункт.
Алена – так звали приехавшую девочку. Нет, я не могу врать, иначе все последующее повествование окутает тонкая сетка лжи. Звали ее Эльвира. Почему такое татарское имя? В ней не было ни капли от татарки (ну разве что карие глаза). Даже под желтыми фонарями – очень белая кожа. Внимательный взгляд, припухлость юности. Из-за брекетов – чуть выпирающие губы (будто для поцелуя).
Я вызвался помочь. Помню, как мы нагрузили телегу мигрирующими шляпами и под полновесными августовскими сумерками везли их через всю улицу – сквозь все это кипение насекомой живности, особенно деятельной под конец лета. Мы дружелюбно перебрасывались фразами, как и полагается воспитанным людям. Было в этом что-то нелепое. Мимо проехал велосипедист с приклеенным к заднему колесу язычком-трещоткой, по-своему передразнил хор цикад, и Эля удивилась, что у нас стрекочут так же, как у них.
Потом переносили книжки и платья. На душе было игриво, все-таки не наши семьи рушились. Вещи мы несли бережно, и смех наш совсем не касался личных драм их хозяев. Это был смех дружелюбия и симпатии.
Стемнело, нагретая за день земля начала остывать, и возник туман. Я поглядел на фонари и сказал: «Фонари стали как одуванчики». Она посмотрела на них и улыбнулась. Эта улыбка и стала пропуском в мою душу. Значит, она может видеть то же, что и я.