Прежде чем описать следующий день, мне придется сделать ретроспективную вклейку.
Весь срок, который я мотал в школе, я ненавидел ее, со всеми этими глянцевыми, неряшливо покрашенными до середины стенами, в пупырышках от усердия школьников, отбывающих летнюю повинность. С этой вонью из столовой и жалкой радостью добыть оттуда кусок хлеба на урок, чтобы скоротать время. С фальшиво отеческим отношением учителей (первые девять классов проходили в небольшой школе), со всеми ее КВНами (бездарные маленькие эксгибиционисты) и прочими мерзостями. С потливыми мальчишками с вулканическими прыщами, издающими самый отвратительный звук на земле – смех подростка, у которого ломается голос…
Вообще со школой у меня сразу не задалось. Первое сентября первого класса я благополучно пролежал с гриппом, пропустив все торжество этой натужной, фальшивой радости, которое должно было втереть очки детям и убедить, что школа – это праздник. Придя на уроки числа десятого и увидев детсадовских потухших коллег, под бременем новых забот я сразу начал вырабатывать антидот: мои творческие мощности стали работать в противоход всему этому новому, несимпатичному и неизбежному. Вероятно, родители сразу просекли мой настрой и тоже отнеслись к этому с креативом.
Достаточно взглянуть на общую фотографию из первого класса. Присмиренные дети в синих костюмах с белыми воротниками, кто-то просто рассеянно смотрит в камеру, кто-то (мой будущий друг) – свирепо сверлит взглядом фотографа, в руке сжимая расческу. Возможно, я угваздал свой школьный костюм или мне его еще не успели пошить, но среди всех этих ребят я стою в бежевом пиджаке. Взгляд мой не направлен на фотографа – он обращен на люстру или что-то еще более интересное (возможно, на спичку, прижженную к потолку). Классная руководительница держит меня за руку. Требование перестать «витать в облаках» было достаточно частым, чтобы перестать его воспринимать и продолжать свое «витание».
Природный ум позволял мне парить на бреющем полете в статусе троечника. И даже перейдя из одной школы в другую, я сохранил свою приверженность оценке «удовлетворительно».
Но десятый класс вдруг стал озарен такой нежной влюбленностью, что я наконец обрел весомую причину, чтобы приходить в школу. Алина. Так звали маленькую девушку с карими глазами, с умилительно проблемной кожей на щеках и очень закрытым характером. Моя главная ошибка заключалась в том, что я поставил ее на более низкую ступень в школьной иерархии, что могло бы позволить мне, новичку с проблемным прикусом, рассчитывать на взаимность. Сейчас, через всю толщу дней и секунд (из тех, что запоминаются), не прорваться к тому чувству. Есть только воспоминания о нем. След стихии, владевшей пятнадцатилетним мальчиком, у которого даже голос еще не начал ломаться. А мне в те годы казалось, что, когда у меня наконец изменится голос, – придет абсолютно все: деньги, женщины, власть.