– Моя неприязнь к вам слишком велика, чтобы выслушивать ваши блеянья. Подите вон и передайте миссис Белл то, что я сказал.
– При всем уважении, – Остин прилагал титанические усилия, стараясь не выйти из себя, но мистер Беркли будто бы специально выводил его, – у вашей сестры только что умер ребенок, я не считаю благородным с вашей стороны…
– А я не считаю благородным с твоей стороны, сопляк, делать мне замечания в моем же доме. Приглашение ты передал, теперь можешь быть свободен, катись отсюда, пока тебя не выпроводили.
– Я бы попросил вас выбирать выражения, мистер Беркли, – сквозь стиснутые зубы прошипел мистер Фарелл, – я проделал долгий путь до вашего дома, я могу понять, что в вашем положении вы не в состоянии оказать мне теплый прием, но и хамить я вам не позволю.
– В моем положении? В каком таком моем положении? – мистер Беркли встал, трясясь, как припадочный. Плед спал на пол, обнажая тощее больное тело, на котором простой тряпкой висела засаленная рубашка и широкие протертые брюки. Мистер Беркли сделал пару неуверенных шагов по направлению к застывшему Остину и вцепился ему в жилетку, отравляя воздух зловонием полусгнивших зубов в нескольких сантиметров от его лица, практически повиснув на нем. Несмотря на такую близость, в тот момент уродство Майкла Беркли пугало намного меньше, чем его безумие, – скажи мне, щенок, какое такое мое положение?
– Отпустите, – Остин попытался оттолкнуть мистера Беркли, но слишком боялся навредить и без того покалеченному человеку, – я не преследовал цели как-то вас оскорбить, я лишь ответил на проявленное вами неуважение.
– Уважения захотел? Обратись к мистеру Беллу, от него этой показной благородности получишь с лихвой, а от меня ничего не дождешься, щенок! – плевался в него мистер Белл. Зашедшая на шум и крики служанка, бормоча извинения, сняла своего хозяина с мистера Фарелла и вновь усадила его в кресло. Мистер Беркли тяжело дышал, его челюсть безвольно висела, а ногти намертво впились в подлокотники кресла. Не дожидаясь очередной порции унижений, мистер Фарелл покинул дом, ни слова не сказав на прощание. Затылком он ощущал сверлящий его ненавидящий взгляд безумца, но так и не обернулся. Уезжал он в прескверном настроении. Будучи от природы добрым и отходчивым, Остин привык прощать людям многое, но к мистеру Беркли он испытывал исключительно отвращение, и никаких оправданий искать ему не хотел. Даже засыпая, он придумывал по отношению к мистеру Беркли самые нелестные эпитеты, чего наутро, по мягкости своей, очень стыдился.