А началось всё как обычно, на какой-то мгновенной и не понятной суете, когда одних предстояло ждать, а другие даже не знали, куда и в каком количестве им стоит собираться. В общем-то задачу нам обозначали еще со вчерашнего с вечера, но, в строю уже успели появится те, которые отказались от её выполнения, до них просто дошли слухи о предстоящем штурме, потому и пошла заминка. Кого-то пришлось уговаривать, а кого-то менять. Да и тех, из которых хотели делать мену тоже не соглашались, потому что по времени они уже свою очередь на боевые отходили, и конечно выходить с линии закрепления раньше срока они были не готовы. Старшее начальство тогда угрожало, что там-обещало с расстрелом без суда и следствия, говорили, что отправят всех, если наши командиры не смогут найти людей. В общем, много было от них слов, в том числе речей и о том, что к нам обязательно должен был прийти священник. Этого человека, наверное, многие из нас ждали, однако его почему-то так и не было. Передовые с ним хотели просто поговорить, отчитать молебен или причаститься, однако зачитывать сберегающие слова каждому пришлось где-то глубоко внутри себя. И всё бы ничего, но как бы я не просил у спасителя с взглядом в небо, а легче мне все равно не становилось, меня беспокоили гнетущие мысли, и я был даже в какой-то мере счастлив за тех, у кого на лице не было какого-то испуга или волнения.
Впрочем, я знал почему так: некоторые из нашей группы только-только пришли с района закрепления и для них первое участие в штурме есть большая неизвестность, от которой они даже не знают, чего можно ожидать. А некоторые из других, которые уже знают о передовой дали – они начинают чаще курить, кто-то даже в тайне вытягивает закрутки из конопли или другой травы. Каждый все равно боится, каждый переживает по- своему. Переживает и наш командир, потому что он не стал отсиживаться в блиндаже, он пошел на штурм с нами. Всегда думал, что, если его, честного работягу и отца двоих детей, если его и мобилизовали, то ему нужно сохраниться для семьи до конца войны, но он не такой, он с нами до конца. И о по его взволнованному лицу я понимаю, что тот также как и мы переживает, только, наверное, еще больше, потому что он знает всю обстановку, знает то, о чем нельзя говорить нам, знает то, что нас может просто раздавить. Но он наш командир, и, даже самое тяжелое он будет нести в себе, потому что он пойдёт с нами и разделит общую тяжесть со всеми.