Он подошел ближе, сапоги хрустели по насту так громко, что хотелось зажать уши. Сердце, обычно мерно стучащее где-то под тулупом, вдруг забилось быстро и неровно, как пойманная птица. Он присел на корточки, всматриваясь.
Сквозь толщу чуть замутненного, словно подернутого дымкой льда, на него смотрело лицо.
Человеческое лицо. Широко открытые глаза, подернутые белесой пленкой инея, казалось, видели что-то за спиной Семена, что-то настолько огромное и невообразимое, что рот остался приоткрытым в беззвучном крике ужаса или изумления. Оно не было испуганным в обычном понимании. Оно было… завершенным. Как у статуи, поймавшей последнее мгновение перед вечностью.
Тело подо льдом застыло в невероятной, вычурной позе. Одна рука была прижата к груди, вторая – выброшена вперед, пальцы скрючены, словно пытались схватить невидимую опору или оттолкнуть что-то. Человек не лежал на дне, нет. Он висел в толще льда, как мушка в янтаре, вертикально, головой вверх, всего в полуметре от поверхности. Словно замерз не постепенно, а мгновенно, весь, целиком, как кадр из кинопленки, вырезанный ножницами времени.
«Семён, ты чего там? Клад нашел?» – крикнул Михалыч, не оборачиваясь от своей лунки.
Семен не ответил. Он смотрел на застывшую фигуру, и древний, первобытный страх поднимался откуда-то из живота холодным комом. Это был не страх смерти – ее он видел не раз. Это был страх неправильности. Ошибка в коде мироздания. Что-то заглянуло сюда, в их привычный мир льда и рыбы, из совершенно другого измерения, оставив вот это… напоминание. Памятник чему-то, чему нет названия.
Он медленно поднялся. В звенящей тишине Байкала его собственное дыхание казалось ревом паровоза. Он чувствовал, как стынет спина, несмотря на ватник и тулуп. Он чувствовал на себе взгляд этих мертвых, подернутых инеем глаз из ледяного саркофага. И еще он чувствовал, что лед под ногами больше не молчит. Он начал тихонько гудеть. Еле слышно, на самой низкой ноте, какую только может взять Вселенная.
(Часть 2)
Когда "газик" капитана Петрова, надрывно кашляя, наконец дополз по едва накатанному следу к месту происшествия, солнце уже неохотно вылезло из-за зубчатой гряды гор на том берегу. Но его свет, рассеянный ледяной пылью, висевшей в воздухе, не принес ни тепла, ни ясности. Наоборот, он сделал белизну льда болезненной, а черную фигуру, застывшую под ней, еще более чужеродной.