Отец ушёл, когда мне было семь. Оставил нас с ней, и больше никто не приходил, чтобы сказать: "Ты не одна". Только тишина.
Я тогда был ребёнком. А она – камнем, на котором держался наш дом.
Я просыпался от стука. Это она колола дрова. Маленькая, хрупкая женщина с глазами, в которых давно умерла весна. Лицо её было в морщинах не от возраста – от страха, от бедности, от ночей без еды, когда она гладила меня по голове, ложась спать с пустым желудком.
А я жаловался.
"Мам, я не наелся", – говорил я.
А она улыбалась.
"Ты мальчик, у тебя аппетит растёт. Я потом поем".
Потом – это никогда. Потом – это был кусочек хлеба, который она крошила в воду и пила как суп.
Иногда я видел, как она вытирает губы подолом платья, чтобы мы не заметили, что её тошнит от голода.
Зима.
Холод пробирал до костей. Мы спали в одной кровати. Она прижимала меня к себе, как будто её тело могло быть печкой. Я засыпал под её дыхание, тяжёлое, уставшее.
Иногда мне казалось, что она перестаёт дышать. И я просыпался в страхе, прикасался к её щеке.
А она шептала:
"Я тут. Я живая. Спи, родной".
И я засыпал. Не зная, что рядом умирает святость, о которой я забуду, пока не станет поздно.
На базаре её толкали, оскорбляли, унижали. Она стояла в очередях, где другие такие же, как она, били локтями, чтобы вырвать пакет с крупой. Я помню, как однажды она пришла домой с синяком под глазом.
Я спросил, что случилось.
"Да ничего, подскользнулась", – сказала она и отвернулась.
А ночью я услышал, как она плакала. Тихо. Чтобы не разбудить меня.
Я притворился, что сплю. Я был трусом.
Её никто не обнимал.
Никто не говорил "спасибо", когда она мыла полы, стирала руками, варила похлёбку из луковой шелухи, добавляя туда надежду.
Иногда я мечтал о другом доме, о другой жизни, о другой матери. Бог простит меня за это.
Теперь я бы продал всё, чтобы ещё раз услышать, как она говорит моё имя.
Тогда я не понимал.
Я злился, что у нас нет игрушек, сладостей, у нас нет ничего.
Я злился на неё.
А надо было злиться на себя.
Она умирала каждый день, пока мы жили.
Потихоньку, незаметно. Как свеча, которую не замечаешь, пока она не погаснет.
Я вспоминаю её руки.
Пахнущие хлебом.
Теперь этот запах живёт в моих снах.
И вины уже не смыть.