К вечеру он, наконец, выбрался из болота – мокрый, грязный, но живой. Впереди простиралась каменистая площадка, где пыль и сухость были подобны блаженству после зловонной трясины. Генрих поднялся на неё, с облегчением выкинул обмотанный слизью и тиной шест и сел прямо на камень, не заботясь о грязи. Комбинезон вонял разложением и серой, но эта вонь, казалось, имела и пользу – мелкие твари и кровососущие насекомые облетали его стороной, не решаясь приблизиться. Однако мысли о стирке были бесполезны – воды поблизости не было, а если и была, то такая, в какую не сунешь ни руки, ни тем более одежду.
Он шатался от усталости, но всё же, поднявшись, забрался на валун и окинул взглядом горизонт. Впереди снова раскинулся лес, за ним – равнина, затем скалы, а за ними, вдали, но теперь уже не бесконечно далеко, угадывались контуры базы «Мезо-9». Может, это была иллюзия, созданная усталым воображением, но сердце забилось быстрее. Он вдохнул воздух, насквозь пропитанный первобытностью, и внезапно вспомнил кухню, белую скатерть, тарелку севиче – перуанского блюда из маринованной в лаймовом соке рыбы с луком, кукурузой, острым перцем и кориандром. Вспомнил хруст, когда зубы впиваются в свежий, упругий лук, и сочность рыбы, пропитанной кислотой и огнём. Или ароматную итальянскую пиццу с тонким тестом, расплавленным сыром, томатным соусом и листьями базилика, сверкающими каплями оливкового масла… Желудок вздрогнул, но не от желания, а от усталости. Переход через болото отнял столько сил, что голод просто исчез.
Но Генрих знал: организм нуждается в топливе. Без аппетита, будто выполняя механическую операцию, он открыл термоупаковку с вторым пайком, съел его, даже не почувствовав вкуса, и запил мутно-зелёным энергетическим напитком, который чуть не свёл скулы. После этого он медленно поднялся и снова двинулся в путь.
Теперь он был как струна, натянутая до предела. Его движения были осторожными, но пружинистыми. Он сжимал мачете, и в каждом шаге читалась готовность убить. Он больше не боялся – страха не осталось, он выгорел, как кислород в запаянной банке. Он чувствовал себя опасным существом: организмом, натренированным природой выживать. Ни тираннозавр, ни аллозавры, ни рапторы, ни другие хищники уже не казались чудовищами – они были просто частью мира, частью уравнения, в котором он тоже был переменной. Человеком.