И вдруг впереди, в ложбине долины, он увидел стадо бронтозавров.
Они шли, как гигантские корабли, – плавно, медленно, величественно. Их массивные тела перекатывались, словно двигались по волнам. Длинные шеи изгибались, напоминая мачты с парусами, которые гнулись под ветром. Солнечные блики скользили по их серой коже, как по корпусам древних галеонов. Каждый шаг бронтозавра был мягким, но тяжёлым, и земля от этого едва слышно гудела. Генрих остановился, заворожённый. Он шел рядом с ними, как пилигрим среди живых памятников. Он знал, что для этих гигантов он был лишь мушкой. А для хищников – он был под прикрытием. Ни один разумный хищник не рискнул бы атаковать вблизи таких колоссов: один взмах хвоста мог переломать кости, как хворост.
Так, в почти мирном сопровождении, он дошёл до нового леса, где вновь забрался на высокое дерево – араукарию, колючую и древнюю, будто сама эра, в которую он попал. Он устроился в кроне, как в гнезде, и снова привязал себя, на этот раз туже, чем в прошлый раз. И снова сон пришёл, тягучий и ныряющий в бездну подсознания.
На этот раз он стоял лицом к лицу с академиком Камиловым.
– Я, тупая ты тварь… – хрипел Генрих, сжав кулаки, – Я прошёл весь Мезозой! Спасался от тираннозавра, бился с чудовищами, ел землю, пил воздух, и всё это – ради знаний! А ты, тля академическая, сидел в кресле и сочинял гипотезы про тех, кого даже не видел!
Камилов, лысый, в мятом костюме, пытался отмахнуться, мычал, но Генрих навалился, сбил его с ног и стал лупить. Ученый Совет в ужасе покидал зал заседаний, в панике сбивая стулья. Очки Камилова слетели, его рот кривился в жалком оскале. А Генрих бил его ногами, каждый удар – отомщение за глупость, за высокомерие, за насмешки.
И тут он проснулся.
Небо было ещё темно-синее, но первые лучи уже царапали край горизонта. Генрих улыбался. Сон был… восхитителен. Чужая месть не приносит радости, но личная – даже в сновидении – бывает сладка, как мёд доисторических пчёл.
7.
Третий день прошёл почти стремительно – по крайней мере, без кровавых встреч и смертельных столкновений. Генриху повезло: хищники, будто по какому-то чуду, не пересекли его путь. Однако на его маршруте возникло новое препятствие – речка. Не слишком широкая, не особенно глубокая, но крайне коварная. Её мутные, плотные воды казались спокойными лишь на первый взгляд. Генрих вгляделся – и в глубине заметил, как извиваются мезозойские пресноводные хищники: длинные, ленивые черепахи-протостеги, чей панцирь был размером с крышу сарая, скользили вдоль дна; чуть выше, как змеи, метались амфибии лабиринтодонты, а между ними плавали призрачные силуэты – вероятно, доисторических крокодилов саркосухов. Иногда из воды резко выныривал хищный плавник, а потом снова исчезал. Однажды мелькнул глаз – блестящий, тёмный, разумный. Это был не ручеёк, а настоящий ад на скорости потока.