То, что самостоятельная, то есть изолированно развивающаяся история философии не смогла обнаружить этот термин в платоновских словах и ввести его в центр его учения, – симптом ее поверхностного состояния. И все же великие умы математического Возрождения – Коперник, как и Кеплер, – вытащили его как подлинный якорь. Но и здесь произошло то же, что и с законом. Гипотеза также колеблется в своем значении.
То она исходный пункт и основа теории, то она не намного больше, чем предположение. И здесь догматизм как натурализм и эмпиризм составляет корень предрассудка. Всякая теория, всякий закон не может иметь иного основания, кроме того, что закладывает обоснование. И не может быть иной уверенности и достоверности, кроме той, что заключена в обосновании. «Опора гипотезы» (τὸ ἑδραῖον ὑποθέσεως) – так Платон сам удостоверяет свою гипотезу. И все же она зависит от согласия с явлениями, от успеха, которого она может достичь для связного объяснения явлений и проблем. Если она не достигает этого успеха, значит, она не оправдала себя как гипотеза; но отдельный пример гипотезы не может поколебать ее ценность. Гипотеза, поскольку она соответствует своему понятию, обладает уверенностью и достоверностью. Другой достоверности не существует.
Таким образом, понятие гипотезы разрушает предрассудок закона для познания природы, предрассудок естественного закона. Не менее запутывающим для всей проблемы этики является это ложное представление о законе в нравственном законе.
Мы можем отвлечься от повеления внешней власти; в этом заключается меньшая опасность. Ибо если Бог, как в монотеизме, мыслится как добрый Бог, как Бог добра, то пусть он повелевает; ведь он может повелевать только добро. Тогда остается лишь методологическое различие между наукой этики и религией, которая должна была бы стать наукой, поскольку хочет учить, что есть нравственность, – но не обладает методологией обоснования, необходимой для обучения, и не может ее усвоить. В остальном же смысл божественного закона отнюдь не представляет наибольшей опасности для понятия нравственного закона.
Опасность научного догматизма заключается в философском, якобы метафизическом предрассудке, что основание морали следует мыслить как естественный закон, как закон в наших членах. И вот от этого единства расходятся пути и направления. Одни говорят, что мы все делаем только из сострадания; другие – только из мести. Так называемый моральный смысл дробится во все стороны. И повсюду он действует и мыслится как фатум; ведь уже во всех направлениях и толкованиях он проявляется как таковой. Это – единственная опора во всех мыслях и воззрениях нравственности среди людей; эта опора лежит в их психологии; точнее, нужно сказать, в физиологии; ибо аффекты всегда помещали в узкую пограничную линию между обеими областями.