Некоторые из придуманных им историй легли в основу его уже повзрослевших фантазий, другие, по-своему прекрасные, канули в лету. Ник начал писать пьесы, на этот формат его вдохновил Шекспир и его Отелло. Эти вечные «Яго», потом «Родриго», «Яго», потом «Родриго» и ещё «Яго», за ним «Родриго» и так несколько страниц, на всех в середине написаны эти имена, а после них маленькие островки текста, и где-нибудь в конце сцены, написанное курсивом «умирает». Или просто «падает», если не в конце. Это было так красиво, что он решил тоже попробовать создать подобную красоту и начал писать короткие пьесы на склеенных в форму книги клеем-карандашом листах А4 с нарисованными фломастерами обложками. Он писал и писал, делая это занятие чуть ли не главным делом своего дня, совершенно позабыв о той, редко, но всё же периодически ощущаемой ранее скуке. Потом он читал эти пьесы родителям: усаживал их в гостиной на диване, сам садился перед ними на стуле, брал в руки едва не разваливающуюся книгу и читал. Те были просто в восторге от творений сына, они внимательно слушали его, широко улыбаясь, а потом, когда он всегда громко и чётко говорил «конец», аплодировали, вставая с дивана.
Ник гордился своими делами и настойчивостью, с которой он к ним подходил. Он писал очень много: каждый день несколько часов его времени обязательно были посвящены творчеству, что, надо сказать, в один момент стало немного настораживать его родителей. Совсем немного, не подумайте, им нравилось, что сын так ответственно к чему-то относится, но, наверное, как стал полагать сам Ник через несколько лет, они все же считали то, чем он занимался, недостаточно серьёзным делом для способного сына.
Он, однако, не переставал раз в месяц сажать родителей в гостиную и читать им свои произведения, которые вскоре переселились из нелепо склеенных книжек в аккуратные уютные блокноты. Его пьесы стали лучше, они начинали поблескивать иногда красивыми эпитетами, уже не слишком простыми словесными конструкциями, некоторые из которых смогли бы впечатлить его даже несколькими годами позднее. Он по многу раз перечитывал написанное и искренне это любил, тогда эти строки и предложения совершенно не казались ему нелепыми, ведь, наверное, если бы всё-таки казались, то отвлекали бы его порыв и стремление писать дальше, писать ещё, не осознанно, но прогрессивно совершенствуя свой язык.