Возможно, ты один сидишь здесь, и кровь у тебя теплая, а рядом те, кто перестал дышать, может, век назад, а может, вчера. Интересно, как скоро ты окажешься среди них, на этом мемориале или на другом, в другой стране и на другом континенте. Просто, когда в конце жизни люди теряют подвижность, память и иссыхают до костей, они приходят туда, где ты, живой, имеешь возможность о них помнить. И под землей исчезнет вся иерархия, авторитетность, богатство и влиятельность. Явно тебя будут помнить не за это, а за то, каким ты был с тем, что дает тебе право называться человеком.
Может быть, ты просто был сочувствующим и горевал вместе со всем миром за его трагедии и ошибки и умел подбирать нужные слова, а, может, ты так хохотал, что все соседи знали тебя именно за этот смех. Может, ты был богословом, видел людей насквозь и знал, чем им помочь. Может, ты вырастил в саду самые красивые розы и ирисы, и так за ними ухаживал, что все наблюдавшие завидовали. Может быть, ты просто первый раз без ошибки исполнил в 56 лет «Лунную сонату» на старом фортепиано, но сколько времени ты к этому шел!
Когда я окажусь здесь, за что меня будут помнить? А будут ли? И почему так важно, чтобы тебя помнили? Может быть, это единственный показатель всего того действительно стоящего, что ты успел в своей жизни – быть близким для близких и для незнакомцев, быть грустным и игривым, иногда неуклюжим, мечтательным, целеустремленным и настоящим, без ненужных игр, быть с теми, кого любил, и с теми, кому был нужен.
И при всей кажущейся простоте мира тебя всегда будет преследовать неизвестность: ты не будешь знать, зачем появился на свет, когда издашь истошный крик после нежного удара акушерки и сделаешь первый вдох, и, уходя, вряд ли поймешь, что жизнь подходит к концу. Может быть, это счастье – не знать, как ты родился и как умрешь? Рождаться наверняка очень больно. Наверняка не слишком приятным будет свет в операционной, когда откроешь глаза, и, наверно, для тебя, который девять месяцев жил в своем уютном мире, рождение будет равнозначно трагедии революции.
Я сидела и курила, слушала тишину, птицы спали. На могилке Григория Монетки горели лампадки, пламя тихо покачивалось, убаюкивало. Откуда-то вылетела лохматая ворона и начала планировать от дерева к дереву. В итоге приземлилась на самую верхушку креста часовни Святой Ксении и тут же отпрянула в темноту, как будто ей обожгло лапки.