А вскоре начали и соседи прибывать. Кто с востока, кто с запада. Один только Кляузер все задерживался на севере и никаких признаков жизни не подавал. Засиделся, горемычный.
Заслонов со всеми вновь прибывшими здоровался за руку и, ощущая себя хозяином, говорил:
– Добро пожаловать!
В октябре, в самое неподходящее для натуральной жизни время, вернулась из Новотрубецка Мария Кузминична Бечевкина – невозможная женщина, поразившая Заслонова до самой глубины души и походкою, и взглядом, и всем своим обхождением. До того поразила, что один раз он даже подумал для нее за картошкой сходить, но уж больно очередь была непомерна.
Все видевшая насквозь Авдотьевна теперь заводила по вечерам разговоры про Фому Фомича, всячески расписывая подселенцу счастливую семейную жизнь четы Бечевкиных.
Заслонов слушал ее чрезмерно внимательно и страдал безмерно – даже лицом морщился. Таким хорошим выходил из себя Фома Фомич.
Этот самый человечный человек приехал последним, уже в конце ноября. Как увидел Заслонов на кухне чету Бечевкиных, так сразу и понял – нет ему в жизни счастья. И смирился.
Вся квартира ждала теперь пропавшего без вести Павлика Коромыслова. Хотя, прошедшие войну, Фома Фомич, Николай Кселофонович и подселенец не разуверяли женщин, говорили – "конечно бывает… Вот, к примеру, был случай…", но сами чувствовали себя неуютно, поскольку в повторение чуда не верили.
Особенно они жалели даже не женщин доверчивых, а сугубо штатского Ивана Сергеевича Коромыслова и старались в разговорах с ним темы этой никак не касаться, тем более, что было это несложно – он почитай круглыми сутками работал.
Но время шло. Чета Бечевкиных дружно произвела на свет чадо голосистое, не то чтобы заменившее Павлика (кто ж его заменить-то сможет?!), но всеобщее внимание к себе приковавшее.
И только Прасковья Никифоровна Коромыслова чуть свет спешила к почтовому ящику и уж только потом чайник на огонь ставила, а пока тот закипал, стояла рядом, ни в какие разговоры не вступая. Словно спала. Она тогда со Сталиным в затянувшейся переписке находилась.
Заслонов почему-то не мог спокойно смотреть на отсутствующую эту фигуру и потому часто даже не выходил по утрам на кухню, а запивал бутерброд холодной вчерашней заваркой и отправлялся на работу.
А работой своей был подселенец очень доволен и ценил ее теперь много выше прежней. Конечно, там музыка натуральная и воздух вольный были. Ну и фантазию можно было проявлять без опаски. Тут же с фантазией – упаси, Господи! Но зато в этой новой его работе было нечто историческое, ставившее Заслонова почти что на одну доску с очередным великим человеком, который "ЗДЕСЬ БЫЛ…".