Волосы – цвета небесного света, ни белые, ни серебряные, а скорее сияющие, как рассвет до восхода – плавно струились по плечам, колыхаясь будто от дыхания мира. Хотя здесь, над тишиной, не было ветра. Глаза – золото солнца, не яркое, а глубокое – не просто светились, а пылали изнутри, отражая не образы, а правду.
Он смотрел вниз – и в его взгляде горело не сострадание. Не гнев. Истина.
Египет.
Когда-то – земля ритмов и восходов. Плодородная долина, где имя бога было не формулой, а дыханием. Сейчас – осквернённая плоть, под слоем каменных плит и алебастровых масок прячущая гниение.
Слёзы впитаны в песок. Кровь – в известняк стен. Всё сверкает – и всё мертво. Храмы, отливающие золотом, пахнут ладаном и страхом. Жрецы твердят о вечности, об обмене дарами, – и тут же протягивают руки за медью. Их благословения – товар. Их слова – пустота. Их боги – мёртвые.
Народ молится. Не потому, что верит. Потому что боится. Потому что иначе – смерть, или изгнание. Или просто одиночество среди толпы, что опускается на колени перед тенью.
И в этом мраке ложь стала священной. Истина – затоптана, утоплена в благовоньях, забетонирована золотыми плитами, вырезана из памяти. Египет – сверкающий мавзолей веры.
Он видел фараона.
Тот восседал на троне, возвышаясь над жрецами и воинами, как истукан, которому позволили дышать. На лице – соколиная маска, выглаженная до сияния, с прорезями, за которыми таилась человеческая плоть. Под перьями золота – страх, под пурпурными накидками – плоть, давно забывшая, что такое честь.
Трон, украшенный символами солнца и иероглифами могущества, был построен на останках. Кости скрывались под мрамором, но Гор их видел. Слишком хорошо. Голоса тех, кто был принесён в жертву, не стихли – просто превратились в ступени для чужой власти.
– Я, Гор во плоти, глазу Ра принадлежу! – гремел фараон, воздевая руки к небу.
Толпа падала ниц. Жрецы кричали. Барабаны били.
А Гор смотрел – молча.
И в этом молчании было больше суда, чем во всех приговорах смертных.
– Моё воплощение? – тихо повторил он. Голос не дрожал, но в нём было что-то тяжёлое. Как пепел после сгоревшего храма.
Он посмотрел вниз. На этот город – сверкающий, расчерченный, облепленный храмами, как паразитами. На толпу, что в экстазе скандировала имя лжеца. На жрецов, размахивающих кадилами с таким же рвением, с каким они продавали прощение. На маску – точную копию его символа – надетую на лицо человека, что дрожал под весом собственной лжи.