Гурьев устремился во двор с видом человека, настроенного решительно. В подтверждение чего дверь, поглотившая Трофимыча, хлопнула громче обычного и косяки в знак протеста Тамаре, но с пониманием и в поддержку Трофимыча, открошились на пол.
После двадцатиминутного перекура он вернулся с надеждой, что про него успели забыть. Тамара смотрела телевизор с надеждой, что проблема решена. Трофимыч ревниво посмотрел на эту, неподходящую в его представлениях друг другу, пару – Тома и его лучший друг телик. В другой момент он непременно прокомментировал бы эту нелогичную и не устраивающую его ситуацию, но инстинкт самосохранения закрыл ему рот за секунду до контрольного взгляда Томары в его давно и заранее поседевший на все предстоящие случаи жизни висок.
Треснувший шифер не вник в суть суеты и продолжил промокать.
«До утра не уплывём…» – думал, умевший сохранять спокойствие, лишь бы ничего не делать, Гурьев засыпая.
«Чтоб тебя уже куда-нибудь смыло» – засыпая думала Тамара.
«Какая вызывающая уважение, трогательная чета, до таких внушительных лет сохранившая милую потребность засыпать вместе» – мог бы подумать случайно проходящий через их спальню зевака, если бы он был возможен там.
В три дня!
Казалось бы, новый день не мог предвещать ничего хорошего для почему-то всё-таки уставшего предыдущим вечером Трофимыча, хотя он и прилагал все усилия к игнорированию в буквальном смысле набежавших проблем – не совершал лишних движений, почти не разговаривал и даже не обдумывал никаких выходов и перспектив. И было ясно, что это Тома распространяла на него свои волнительные импульсы и негласные сигналы, нарушающие его мирное внутрее устроение – сделал он логичный для семейного человека вывод.
Дождь давно перестал идти и капель в прихожей логично прекратилась. Обрадованный этими обстоятельствами и не любивший заглядывать в будущее, в котором явно будет ещё дождь, сознательно недальновидный Трофимыч так и сказал слишком суетливой по его меркам Тамаре, пытливым взглядом дававшей понять, что она ждёт от него решения:
– Ты взяла проблему с потолка, – и радостно заржав, дивясь своему безотказному остроумию, не стал дожидаться реакции Томы и быстро свинтил на работу. И правильно сделал, потому что боковым зрением он успел-таки выхватить кадр, где Тома, которой было неведомо чувство юмора, а точнее – чувство юмора Трофимыча, – взяла что-то бесформенное и большое, а возможно даже тяжёлое и уже замахивалась этим чем-то в сторону прибавившего скорость сообразительного Ивана.