Темно твое чутье, цветочная пыльца.
Но высекает свет в закатной комнатушке
Кремневая слеза с каленого лица…
Девичий голосок прошелестел: «Отец…»
Он выбрит и высок. Но почему слепец?
…Простудой моровой сквозили перелески.
В усталые виски стучала тишина.
Оцепеневший мир. Ни голоса, ни всплеска
Под ледяною толщей сомкнувшегося сна.
Постанывал во сне полусожженный Гомель.
В глухом окне луна клубилась, точно отмель.
Бескровные поля. Расхристанные дали.
Библейские снега, вытаптывая в лед,
Железный лязг и брань…
Село офлажковали,
И, заголив сады, ударил огнемет.
…Очнулся он один, но не увидел вьюги.
Обугленная мгла перед глазами. Лишь,
Едва от забытья, подламывая руки,
Сиротская судьба завыла с пепелищ,
…Заношенная мысль в его мозгу ютится.
Он стынет у окна, глотая отчий дым.
Страшна его тщета: не дерево, не птица —
Обугленные сны роятся перед ним.
Так выручай, земля – праматерь! Сокровенен
Ушедший в душу свет, хотя глаза пусты.
Уже который год сиделками по смене
Его из лета в лето передают цветы.
…Покатится гроза по хриплым водостокам.
Отряхиваясь, сад под ливнем запоет,
Гвоздика полыхнет с промытого востока,
Мерцание ее пронижет небосвод.
Камелия и мак, дыхание левкоя.
Девичий голосок. Подсолнух за плечом.
Бездонные цветы под зоркою рукою,
И каждый их поклон любовью отягчен.