– Что случилось? – сердце сжалось от дурного предчувствия.
– Беда, государь, Пётр Алексеевич, – и дьяк снова бухнулся лбом об ковёр.
– Да говори прямо, что произошло? – я привстал и бросил перо, только сейчас заметив, что выпачкал чернилами руку.
– Беда пришла в монастырь Новодевичий, государь. Евдокия Фёдоровна и мать-игумена при смерти лежат, ещё десяток сестёр в лихорадке горят. Оспу чёрную принесли в святое место, государь, – я почувствовал, как сердце ухнуло куда-то в пустоту, и словно со стороны услышал свой голос, хотя был уверен, что не смогу вымолвить ни слова.
– Когда это произошло? – снова этот чужой холодный голос, словно со стороны.
– Седьмицу как пришли богомольцы, и одна из них в этот же вечер слегла.
– Почему мне сразу не сообщили?
– Никто не знал, язв на лике у неё не было, лишь когда лихорадкой мучимая мать Олимпиада слегла, переполошились. На спине гадюка заразу принесла. Да поздно уже было, – и дьяк снова ударился лбом об ковёр. Я же снова услышал чей-то голос, в котором с трудом узнал свой собственный.
– Закрыть монастырь. Никому не входить и не выходить. Бидлоо приказ: отрядить медикусов, и предупредить, что пока зараза не уйдёт, никто оттуда не выйдет. Это какая-то другая оспа, мы с такой заразной ещё не встречались, – мне было всё равно, что я говорил то, чего никто из присутствующих понять не мог. – Взвод семёновцов на охрану. Выбрать тех, кто переболел, ежели такие найдутся. – Я упал на стул, бездумно глядя на испачканную чернилами руку. Господи, Филиппа, прости меня, но я не могу поступить иначе.
– Запускай! – я махнулся рукой, и в углу запыхтела паровая машина, начали движения валки, а из волочильной доски показался конец проволоки, вполне товарного вида. – Пошла! Продолжай! – Егор Степной кивнул, показав, что понял и подбросил в печь машины пару поленьев. Надо бы уголь вводить в эксплуатацию, а то на дровах мы далеко не уедем, – хмуро подумал я и снова сосредоточил внимание на волочильном станке.
Всё то время с тех пор, как был закрыт Новодевичий монастырь, уже в течение семнадцати дней, я не мог заниматься делами. Мысли скакали, как белки в колесе, я не мог ни на чём сосредоточиться. Все визиты были отменены, аудиенции свёрнуты до того момента, когда я смогу думать рационально. На канцелярию свалилось просто небывалое количество дел, в которых я практически не принимал участия, принимая только короткие сообщения о делах в монастыре.