– Ну, вот что, Устя, Егорика я у тебя забираю.
Мать опустила голову. Молча теребила яркие кисти на дарёной шали. Егор знал, что мать так же тверда и сурова, как и дядюшка, и, если что задумает, не отступит. Но в тот раз почувствовал, как она слаба перед обстоятельствами нелёгкой жизни и что слёзы её близки.
– Можешь поплакать, сестрица моя дорогая, – снова заговорил Михаил Артемьевич твёрдым голосом. – Но нищенствовать племяшу я не дам.
Это был уже укор шуряку: Константина Артемьевича Жукова, мужа Устиньи и отца Егора и Маши, Михаил Артемьевич откровенно недолюбливал. За что? Да за бесталанность. Так тогда говорили о тех, кто не умел жизнь ухватить и держать обеими руками, как редкостную птицу, посланную однажды к тебе, и только тебе; надо уметь подстеречь её, не проспать, не прозевать ни в лени, ни во хмелю, ухватить крепко, но так, чтобы не поломать крыльев и не покалечить желанную гостью, и пусть она хлопает крыльями, осыпает тебя если и не зла́том-се́ребром, то хотя бы хлебом-житом, но чтобы того хлеба-жита хватало и на стены, и на кровлю, и на одежонку себе, и детям, и жене. А ежели приручить ту птицу да по уму обходиться с ней, то можно дождаться и зла́та-се́ребра.
– Вон, батя – сапожник… Какой-никакой… А дети в рваных ботинках ходят. Не позволю. Маня пускай с тобой будет, в помощницах растёт, а Егор поедет в Москву. Житейского ума-разума набираться да мастерству учиться. – И неожиданно спросил: – Школьную-то премудрость племяш мой, как, одолел?
– Одолел. Учитель Сергей Николаевич похвальный лист ему преподнёс, да с такими добрыми словами, что и у самого голос дрожал.
Было это в 1906 году. В самом начале лета. Ясно и отчётливо, как другой берег Протвы, видел маршал тот последний год на родине. И ту весну, и свой похвальный лист, и учителя Сергея Николаевича, и тогда ещё молодую мать, и отца, и его виноватые глаза перед расставанием, и сестру Машу, которую всего больше хотелось обнять и пожалеть, потому что теперь на неё одну ляжет та домашняя, огородная и полевая работа, которую всё это время они делали вдвоём.
2
За Чёрной Грязью он велел водителю повернуть влево. Просёлок, вполне проезжий, петлял среди сосен и берёз. Дорога эта была знакома. Сюда они с Машей в детстве бегали к Пилихиным. То мать передавала что-нибудь отнести, то Пилихины приглашали и чем-нибудь щедро отдаривали. Но самое главное было другое: когда все домашние дела были сделаны, он отправлялся в Чёрную Грязь к двоюродным братьям и сестре. Александр и Михаил-младший Егора уже ждали, чтобы пойти на реку. Маша оставалась с Аней, у них были свои, девичьи, игры и забавы. А ребята бежали на Протву.