Она повернулась ко мне:
– У тебя нет ни денег, ни документов, ни понимания, где ты. Поэтому просто не задавай вопросов. Сейчас – спи. Завтра всё будет иначе.
Я кивнул. Слишком устал, чтобы спорить.
– Ты… ты вернёшься?
– Вернусь, – коротко бросила она. – Мне нужно кое-что выяснить. Но я обещаю – вернусь.
И исчезла за дверью.
Я остался один, неловко стоя у стойки. Трактирщица произнесла что-то – и я снова понял. Это не был немецкий и ни один знакомых мне языков. Но смысл доходил до меня, будто она говорила напрямую в голову:
– Комната на втором. Вторая слева. Каша и хлеб на столе, бери, сколько влезет.
– Спасибо, – пробормотал я и положил одну из монет, что осталась у меня на ладони. Она кивнула, будто всё в порядке.
Я прошёл мимо лестницы, заглянул в сторону кухни – чугунная кастрюля, кружки, свежий хлеб. Взял кусок. Он оказался тёплым, мягким. В желудке тут же кольнуло от голода, который я даже не осознавал. Запах был немного другим, не тем к которому я привык – какие-то местные травы, но вкус оказался неожиданно насыщенным и утешительным.
Поднявшись по скрипучей лестнице, я нашёл нужную дверь. Щеколда щёлкнула туго. Комната была маленькой – почти келья. Деревянная кровать с плотным шерстяным покрывалом. Столик с кувшином воды и глиняной чашкой. В углу – свеча в стеклянной колбе. Только это была не свеча. Тот же светящийся шар. Он медленно пульсировал, будто дышал.
Я подошёл ближе, провёл пальцем. Он не был горячим. Казалось, внутри просто плавал свет. Магия. Я смотрел на это и понимал – действительно не дома. И, чёрт возьми, я это принимаю.
Сел на кровать. Руки дрожали. Усталость догоняла с опозданием, как волна. Я всё ещё слышал, как где-то внизу хлопнула дверь. Лина? Нет… просто кто-то вошёл.
Я прошептал в пустоту:
– Почему я понимаю вас? Почему я понимаю этот мир?
Ответа не было.
Я лёг, не раздеваясь, прикрыл глаза. Шум трактира за стенами растворился. Осталась только тишина и тусклое свечение шара. Оно напоминало ночник в детской – странно, как быстро ты цепляешься за хоть что-то знакомое.
– Вернись, Лина, – тихо сказал я в потолок. – Мне, кажется, нужно хоть одно знакомое лицо в этом безумии.
И уснул.
Мы стояли перед ямой. Там был гроб. Чёрный, лакированный, слишком большой для того, что я хотел помнить. Я не видел лица отца. Только угол его фотографии на мраморной плите. Там он улыбался. Так, как он уже никогда не улыбнётся.