Там я повстречал множество удивительных людей, однако вряд ли бы мы узнали друг друга, встретившись в реальной жизни. Это была мораль данной сказки. Никто ничего не знал. Никто не мог узнать. Есть вещи, которые ты принимаешь такими, какими они являются. «Анклав» был одной из таких вещей. Меня всегда забавляла этимология их названия. «Анклав» действительно был отдельным государством внутри общепринятого. Настолько заразительной была его энергия, что иная жизнь не представлялась возможной. Вам не вообразить.
Я убежден, что если не расскажу об этом, то вряд ли хоть где-то останется весточка, заметка, пара слов о том, что так жадно любили тысячи из нас; что уверенно и медленно с упоительной заботой каждый день разрушало наши жизни. Ты терял всё. Ты носил на шее веревку, которую нежно любил, и по мере носки ты всё больше обматывал ею всё свое тело. В последствии твои движения становились всё скованнее. Ты не мог ничего, особенно не мог остановиться. Пока, наконец, эта веревка не начинала душить тебя – только тогда ты начинал сопротивляться, однако по законам жанра уже было поздно. Мои личные дьявольские силки. Ты живёшь в постоянной агонии, чтобы протянуть до назначенного браслетом часа, и получить желаемую дозу наслаждения и абстракции.
Это не было жизнью. Это было сказкой для всех нас. Всех тех, кто таинственно и беспрекословно был связан клятвой. Даже в эту минуту я по-прежнему страшусь, что получу записку об исключении из круга. Проще простого. «Доступ к нему вам навеки закрыт».
Разум знает, что это невозможно. Всё кончено. Они исчезли с лица земли. Там им и место, если честно. Но, отчего-то на этих листах мне видится неизбежность. Я рассказываю об этом, чтобы снова вернуться туда. Чувствую, как это место старательно засасывает меня в свою магическую пучину. Закрываю глаза.
***
Я родился в маленьком провинциальном городе. Звучит как начало любой истории, верно? Мой папа работал на государственной службе, мама занималась организацией свадеб. Так и я и рос, вечно переезжая из города в город со свадебными лентами в руках. Мы были все равно что кочевники: отсутствие привязанностей постоянная жажда приключений. Не очень похоже на семью в традиционном понимании. Я полагаю, вышеперечисленные аспекты и повлияли на то, что в один прекрасный день папа изменил маме на одной из тех самых свадеб. Какая ирония. После описанного инцидента мама перестала верить в любовные узы и подала на развод. Отца в очередной раз перевели в другой город. Какое-то время он еще проявлял видимость интереса к нам. Впрочем, и это быстро кончилось. Что касается мамы: она открыла собственное свадебное агентство, разделив полномочия, и укатила в закат с одним молодым пареньком. С тех самых пор и я не верю в семью. Все. Всем. Всегда. Мне на самом деле крупно повезло: я не склонен к привязанностям и не тешу себя надеждами о чудесах вечной любви. Напротив, я убежден, что люди – так себе человечество. Этот мир пугает меня. Чем дольше живёшь, тем более выражен испуг. В детстве ты только познаешь мир, и потому он не выглядит устрашающе. Каждое движение, слово, поступок – в диковинку. В подростковом возрасте все твои чувства и эмоции обострены донельзя, потому ты становишься бесстрашным. Тебя проводить? Нет, я бессмертная. И это всерьез, она говорит. Впрочем, далее мы все взрослеем. Взрослеть – это значит обращать внимание на вещи, которые ранее казались незначительными. Следовательно, я не питаю диккенсовских надежд на людской счёт. Это всё упрощает.