Хуже всего то, что это чувство могло оказаться злой шуткой наших уже любящих душ.
Церебральная химия.
Мираж.
Неважно, раз уж это обоим нравится.
* * *
Когда принесли кофе, я, не подумав, бросила ему в чашку полкусочка сахара.
Как тогда, в прошлый раз, в чайном салоне.
И вдруг, с ошеломлением заметив, как удивленно поднялись его брови над округлившимися глазами, я так и застыла со щипцами в руке.
Поразительно.
Сен-Гилем-ле-Дезер, юг Франции
12 мая 2002 года
Гийом
Я распахиваю свежевыбеленные ставни прямо в назойливые кусты бигнонии, обвившей круглые своды террасы, хвастливо выставив напоказ ярко-оранжевые цветы; пониже, у невысокой стены, сложенной методом сухой кладки, распускается инжир; стройные ряды олив, кривоватых, с мясистыми и узловатыми стволами; охровый цвет вилл, рассеянных по гариге, и открывающийся широкий вид на руины замка.
Хрупкий парус штор смягчает весенний свет. Прекрасное воскресенье – из тех, о которых говорят: вот и зима позади, а нас заполняет до краев новый прилив жизненных сил.
– Мэл, сердечко мое, а не прошвырнуться ли нам? Наверняка где-то тут пустующие амбары, а в них распродажи. Если повезет – раздобудем, чем обставить гнездышко!
– Чудная мысль, милый, – отвечает она еще хриплым спросонья голоском, выбираясь из-под теплого одеяла с цветами розы и фуксии. – Дай мне только пару секундочек…
Я, всегда просыпающийся первым, восхищенно смотрю на нее, ставя поднос на матрас. Она разглаживает смятую простынь, моргает, и ее прелестное овальное лицо с порозовевшими щечками расплывается в широкой улыбке при виде миски горячего молока и намазанной маслом тартинки, сверху присыпанной какао-порошком.
– Ты – любовь по имени Гийом! – наконец выговаривает она, сперва подавив зевоту.
Она неохотно поднимается, подкладывает подушку, хватает напиток и делает глоток. Потом, уже совсем проснувшись, снова благодарит меня и посылает воздушный поцелуй.
Смотреть на нее. О, эта ее манера вытирать рот ладошкой.
Для нее это как для Пруста мадленки, призналась она мне. Лакомые вкусы детства. Вплоть до того, что ее обожаемая бабушка размазывала ей плитку шоколада прямо по ломтю хлеба, – я знаю и это. Я воображаю Мелисанду с двумя косичками, вот она облизывает указательный палец, чтобы им подцепить упавшие на клеенку шоколадные стружки. Конечно, бабуля не ругала ее за это. Как и всякая уважающая себя добрая родственница, она ее баловала, потчевала, ласкала… короче, любила. И давала погрызть последний кусочек сахара, избежавший железных кухонных щипцов.