– Видишь, Влад? – шепнула Анна, прижимаясь к нему плечом. – Мир… еще не весь злой.
Он кивнул, чувствуя странное расслабление. Даже Кодекс лежал не на груди, а в рюкзаке рядом. Samsung был выключен – берег батарею. Может… может они… и есть та семья? – промелькнула опасная мысль. Кочевники. Свободные. Как… как должно быть.
Он выпил еще чашку того терпкого вина. Огонь костра плясал в его глазах, смешиваясь с искрами от цыганской пляски. Девушка-сирена взяла его за руку, потащила в пляс. Он, неуклюжий медведь, закружился, чувствуя, как тяжесть рюкзака и Кодекса растворяется в дыму и музыке. Старик-вожак подмигнул ему, подняв чашу: "За жизнь, брат! За то, что еще дышим!"
Ам Ислаэль Хай… – пронеслось в голове Влада, но как-то туманно, не по делу. Здесь был свой живучий народ.
Он заснул у костра, под шум песен и смех, убаюканный ложным теплом и вином. Анна спала рядом, прикорнув на его плече. Последнее, что он помнил – добродушное лицо старика, склонившееся над ним: "Спи, богатырь. Ты в безопасности".
Пробуждение было резким и немым. Холодный нож у горла. И глаза вождя над ним. Те же глаза, но теперь в них не было ни братства, ни веселья. Только холодный, хищный расчет. И страх. Страх перед силой Влада, которую теперь нужно было обезвредить во сне.
– Не шевелись, качок, – прошипел старик. – Отдай рюкзак. И ту книжищу твою. Молча. И твоя баба с дитем живы останутся.
Влад замер. Не от страха. От ярости, которая поднялась в нем такой чудовищной волной, что он боялся пошевельнуться, иначе разорвет изнутри. Он видел тени, снующие вокруг спящей группы. Слышал сдавленные вскрики Анны, которую кто-то прижал к земле. Видел, как тянут его драгоценный рюкзак с Кодексом. Знание. Будущее. Самосир.
Время остановилось. Он вспомнил высмеянную толпу на площади. Свой бункер. Цену предупреждения. И теперь эту гнусную ложь у костра. Предательство последней искры доверия.
По Кодексу. Глава "Предательство". Ответ – немедленный. Беспощадный.
Движение его было сокрушительным и неожиданным даже для него самого. Рука, не та, что под ножом, метнулась не к горлу нападавшего, а вниз, к голенищу сапога. Стальной штык-нож, спрятанный там, блеснул в свете угасающего костра. И вонзился старику под ребра, в печень. Тот лишь ахнул, выпустил нож, глаза округлились от непонимания и боли.