– Нет, – решительно ответил Джеймс.
Толстяк стоически вздохнул, словно врач, которого отказывается слушать суеверный пациент, потом повернулся к Айлин и с прежним снисходительным тоном напевно сказал что-то о детях.
Джеймс, дрожа от ярости, заорал. Он приказал семье отступить и кричал на отряд, потрясая старым мушкетом. Толстяк притворно вознегодовал от подобного афронта. Джеймс обратил свой гнев на экипаж. Хокан не понимал ни слова, но и так было ясно, что он спрашивает, кто там сидит, и требует показаться. Наконец он слишком резко взмахнул рукой, и мужчины выхватили оружие. Джеймс побледнел. Драгун медленно пустил лошадь по дуге, остановив ее прямо перед Айлин и детьми. Вмешался толстяк, примирительно прочистив горло, словно он здесь единственный взрослый. Вновь смиренно заговорил о детях Джеймса. В этот раз он был немногословен. Воцарилось молчание, после чего толстяк щелкнул пальцами – и к Джеймсу подвели ослов. Толстяк бросил ему сумку с деньгами и пояснил, что ослы – для Айлин и детей.
– Идите, – закончил он с внезапной резкостью. – Живо.
Джеймс попытался было ответить.
– Живо, – повторил толстяк.
Джеймс с дрожащими губами обернулся к прииску. У него было выражение заискивающего пса, которому отдали команду, а он ее не понимал. Он скрал взгляд в сторону тайника с золотом. Айлин посадила детей на осла и подошла к ошеломленному мужу. Хокан начал собирать припасы под рукой.
– Нет. Не ты, – сказал драгун, кивнув в его сторону. У него оказался удивительно сладкозвучный голос. – Как зовут?
– Хокан.
– Что?
– Хокан.
– Хоук?
– Хокан.
– Что может Хоук?
– Хокан.
– Что ты можешь?
Хокан промолчал.
– В карету, Хоук.
Хокан озадаченно завертел головой. Бреннаны были слишком заняты и опустошены, чтобы обращать на него внимание. Он нерешительно подошел к экипажу и открыл дверцу. Ослепленному солнцем внутри тот показался просторнее ночного неба. Пахнуло благовониями и жженым сахаром. Он неловко пристроился на протертой бархатной подушке, и в тенях напротив постепенно проступил зыбкий, но поблескивающий силуэт женщины с толстыми губами и янтарными волосами.
– Ты не говоришь по-английски. Ты не понимаешь. Не беда, – потекли слова из ее толстых губ. Больше женщина не произнесла ничего за всю четырехдневную поездку в Клэнгстон.
Ел и спал Хокан с мужчинами, но ехал с женщиной в темном удушающем экипаже. На середине пути она потребовала – как жестами, так и решительно потянув его к себе, – чтобы он положил голову ей на колени. Следующие два дня она играла с его волосами и гладила затылок.